— Хорошо, — согласилась Иза.
Примерно через полчаса она принесла нужную сумму. Ева бросилась к ней с благодарностями, но Иза в ответ сухо кинула:
— Извините, я очень спешу. — И ушла.
Дело в том, что после того как Иза познакомила Степана с Шаляпиным, Ева снова перестала ее замечать.
Степан настоял, чтобы Ева после расчета с гостиницей сразу же перебралась к нему в мастерскую. Он тоже был вынужден уйти из пансионата, так как очередной взнос за комнату и питание внести было нечем. Уголино нашел покупателя, и Степан с горечью расстался с одной из мраморных женских головок. Заплатили ему за нее немного: у него еще не было имени. Он снова стал аккуратно ходить на фабрику.
Не привыкшая к бедности и лишениям, Ева вскоре попросила, чтобы Степан отправил ее домой. Из Мюнхена так и не пришло никакого ответа. Он наскреб кое-как денег, купил билет и навсегда распрощался с ней. Больше он ее никогда не встречал, хотя время от времени она писала ему...
Шаляпинский портрет у Степана не получился. Вернее, он его не закончил. Трудно сказать, почему эти двое, оба выходцы из народной гущи, не нашли общего языка. Скорее всего сказалась разница в характерах. Будь Степан хоть чуть-чуть дипломатичнее и обладай хоть немного чувством юмора, он мог легко завоевать расположение такой широкой и бурной натуры, какой был Шаляпин.
После первого же сеанса Федор Иванович внес существенные коррективы в начатую работу, поправив свой облик на сценический образ Бориса Годунова. Степана это сильно задело, однако, он ничем не показал, что обиделся, только стал еще угрюмее и молчаливее. Терпеливо исправив испорченный портрет, продолжил работу дальше. Когда же подобное произошло и после второго сеанса, только на этот раз на подставке возвышалась рогатая голова Мефистофеля, он вспылил, скомкал пластилин, стукнув им по подставке, и ушел. Он мог бы сделать прекрасный портрет и по памяти, какие делал не раз, но его оскорбила невинная выходка знаменитого артиста, и он ему этого не простил. А тут еще неприятности из-за Евы, отсутствие денег. Одним словом, ему было не до шуток. А Шаляпин привык позировать таким же знаменитостям, как и он сам. Что для него какой-то там Нефедов, живущий в Милане на положении бродяги...
С отъездом Евы Степан вздохнул свободнее. Его жизнь хоть немного упорядочилась, и он снова вернулся к своему «Осужденному», осмысливая его заново. Пока занимался лишь эскизами его лица, положения тела, рук. Уголино недавно сообщил, что весной в Венеции откроется Всемирная выставка изобразительного искусства, и поторапливал Степана подготовить к этой выставке что-нибудь необыкновенное. Художник обязан удивлять, говорил он, ибо лишь для этого он является в мир.
Степан ничего не сказал Уголино о своих замыслах. Вот закончит «Осужденного», тогда и пригласит его к себе в мастерскую. Если Уголино удивится, значит, он, Степан, не напрасно столько вынашивал в душе образ пораженной русской революции. Познаниям и вкусу Уголино он полностью доверял.
К Степану на Санта-Марино изредка заходили лишь Вольдемаро да еще Иза. С Сушкиным он не поддерживал отношений со дня открытия выставки. Зная, что о нем теперь некому позаботиться, Иза всегда приносила с собой что-нибудь поесть. Одевалась она чисто и аккуратно, никогда, подобно Еве, не носила ярких платьев и броских костюмов. А зимой ходила в неизменной беличьей шубке, привезенной еще из России. Она уже порядком пообтерлась, и ее следовало бы сменить, но Иза зарабатывала слишком мало.
Степан всегда радовался приходу Изы и охотно шутил с ней, хотя с другими бывал молчалив. Они никогда не говорили о Еве, но однажды Иза спросила:
— Скажите, Степан Дмитриевич, что связывало вас с этой авантюристкой?
— Черт знает, должно быть, постель, — ответил он, не задумываясь.
Иза поежилась от его слов, они хлестнули ее, точно струя холодной воды. Степан был для нее загадкой. Она не могла понять, как уживаются в нем необыкновенная способность схватывать почти на лету всю глубину и оттенки людских характеров и простота, граничащая с детской наивностью. — Но ведь постель можно делить и с более порядочной женщиной. Вы, я думаю, заслуживаете лучшего.
— Каждый заслуживает то, что он имеет... Ева, конечно, вздорная женщина. Но вся ее вздорность от потерянности. Вы тоже, милая Иза, немного потерянная. А я? Разве я не потерянный?
— Что вы, Степан Дмитриевич? Какой же вы потерянный? — сказала она, смеясь. — Вы же талант, каких мало!
— Талант, талант, — повторил он, махнув рукой. — Вы тоже талантливая женщина. А какой из этого толк? Шляемся мы с вами черт знает где по чужим странам, не имеем ни пристанища, ни надежного куска хлеба. Вот и весь наш талант!..