— Если бы не я, вы бы сейчас рыб в воде, или червей в земле кормили. А так, из серебряных кубков доброе вино пьём. И безо всякой свары. Щиплем купцов, и никто не догадывается, что богатства наши не только из-за торговли. И порядок на Волге и Каспии, это наш порядок, Фрол. Правда на Каспии — это только начало. Много ещё надо сделать. Надо делать так, как я скажу. Ферштейн?
— Ферштейн-ферштейн… А что такое «в падлу»?
Я хмыкнул.
— Не вместно, значит! — пояснил я. — Падла, это — падаль. То есть…
— Понятно-понятно… Плохое какое слово. Польское, наверное. Только у ляхов такие мерзкие слова с языка сходят. Не говори так больше, Стёпушка. Не уподобляйся Ляхам.
— А ты им скажи именно так, как я сказал. Не поймут так и разъясняй по-моему. Скажи им, что если они считают первого наследника шахского престола за падаль то скоро убедятся в обратном. Много не говори. Два-три слова и всё. Главное, чтобы поняли смысл, кто к ним на землю уже пришёл, как гость и друг, и кто говорит с ними пока по доброму. Понятно?
— Понятно, Стёпушка. Но про падаль, это лишнее. Нельзя самому себя так называть. Им только подскажи. Так и прилипнуть слово может. Что они поймут, кто знает?
Я подумал и понял, наговорил чёрте что. Да-а-а, это я, хэ-хэ, погорячился. Спорол, так сказать, чушь. Ага… Штирлиц порол чушь. Чушь, хе-хе, постанывала… Видимо, это вино на юный организм так действует. Туманит разум и будоражит кровь.
— Пьяный я, что ли? — удивился я, разглядывая звёзды в кубке с вином.
— Да! Ты прав! Про падаль не говори. Что-то меня-я-я… Я прямо здесь лягу.
— Комары не заедят? — спросил Фрол.
— Да и пох…
Я прилёг на баранью бурку и ушёл в небытие.
Несколько раз за ночь проблевавшись, утром я был как огурец. В первые я позволил перебрать с вином. Моё послабее будет. Хе-хе… Да-а-а… С почином тебя, Степан Тимофеевич. Эх, молодо-зелено!
Обмывшись в кадке чистой водой, набранной из «хорошей» бочки, я надел маскарадный костюм шаха и предстал пред казаками, у которых отпали челюсти. Все уже были готовы к отплытию и даже десятиметровый кораблик воеводы стоял на якоре в устье Терека.
Мы на утреннем бризе заскочили в Сулак прошлись вдоль берегов, набрали несколько бочек воды, развернулись и степенно выкатились в залив. Я стоял на носу и сверкал драгоценностями в лучах восходящего солнца. И драгоценности аборигенами были замечены, ибо стояли они, в отличие от прошлого раза, совершенно недвижимо и безмолвно, как и я. Они смотрели на меня, а я смотрел на них, разглядывая в подзорную трубу. Когда я смотрел на кого-то, тот словно чувствовал мой взгляд, начинал нервничать, суетиться и убегал. Может аборигены думали, что это у меня такое ружьё? Ну, да… Труба была достаточно длинной, чтобы быть похожей на ружьё.
Когда мы вышли вслед за корабликом под командованием Оболенского из залива, я снял драгоценную чалму и верхний парчовый халат, усыпанный рубинами, сапфирами и изумрудами и уложил вещи в сундук, который на корабле назывался рундуком. Приходилось перенимать британско-голландские, мать их, флотские традиции.
Я узнавал не побережье, а горы, начавшиеся от города Махачкала, который и теперь имел примерно те же размеры, что меня сильно удивило. Далее, через двадцать одну с чем-то милю, я увидел чистейшую, весьма обильную и бурную речку, вытекающую из пологого ущелья и мне вспомнилась фотография, висевшая у меня на стене в шикарной стальной рамке.
Прикинув расстояние от устья до сопок я присвистнул.
— Ни хрена себе сколько грязи с сопок намыло почти за четыреста лет. Да тут километров пять не хватает.
Именно эта река вела к Карабудахкенту, как правильно назвал этот город Оболенский, где сидел Сукрай Шевкал и правил своим, хоть и маленьким, но независимым государством. Как он между тремя силами лавирует? Не понятно. Может, потому, что между трёх сил? Две бы его задавили, а так, третья постоянно мешается.
— Вот туда мне как-то надо попасть, — подумал я. — Ничего, погоним волну, глядишь и докатится до Сукрай Шевкала. Мы плыли вдоль берега и я понимал, что не такие уж и маленькая у этого правителя страна. По побережью восемьдесят миль, а в глубь сколько? Явно больше. Как Приморский край, наверное. А это — до хрена.
Дербент меня тоже поразил отсутствием куска побережья примерно в два километра шириной. Тут Дербент представлял из себя крепость, стоящую на холме, 'частный сектор, раскинувшийся вправо и влево по берегу моря и порт с причалами открытыми складами и амбарами. Однако, масштабом Дербент поражал. Город был разделён стеной, спускавшейся от крепости до самого берега моря. На берегу стояла квадратная крепостная башня.