Потому и находились на Сулаке, и Тимофей, и Иван, и Фрол, а с ними, по крепостицам, до пяти тысяч казаков.
Подъём по Волге в сентябре был труден, хоть и шли корабли полупустыми, высадив и людей, и лошадей. Лямку приходилось тянуть всем, не взирая на казачий «понт» и низкий статус «бурлака». За эти годы личным примером мне удалось сбить спесь со старых казаков и воспитать поколение с новыми понятиями казачьей гордости.
Участвуя в походах на калмыков и поляков, успокаивая Кабарду и Кумыкиюмне приходилось хлебать из одного котелка с есаулами и рядовыми, да и спать не в отдельном шатре, а в обшей палатке на сто человек, что нашили по моим эскизам из парусины, производство которой было освоено сначала в Измайлово, а потом и на Ахтубе.
Своих специалистов по изготовлению хорошей парусины в Москве не имелось, пришлось зазывать из Голландии. Но я не стеснялся и не скромничал, а потому зазывал и заманивал иностранных специалистов пачками. Кстати, случались казусы, когда кто-то заявлял себя, как специалист, а оказывался абсолютным профаном. Так произошло, например с одним голландцем, заявившим при вербовке в Голландии, что он мореход, а при тестировании, оказался неплохим виноделом.
Хватало мошенников. Ха-ха…
Наши косые паруса хорошо справлялись с Волжскими ветрами, а вытянутый корпус без лишних надстроек позволял двигаться даже против ветра. Если бы не открывшиеся отмели, мы бы проскочили до Москвы «с ветерком», однако то и дело приходилось пользоваться бечевой и добрались мы до Коломны только через месяц. Коломенский воевода вручил мне царский приказ о передаче моей личной тысячи под его, воеводино, «временное» командование.
Я, мысленно усмехнувшись, «взял под козырёк» и, не дрогнув лицом, по описи передал свое войско Никите Иевливечу Кутузову и был приглашён им на обед. Приглашение я принял, понимая, что по такой мелкой воде за сутки до Москвы я не «долечу» (было-было такое и не раз), хоть и дул хороший, знакомый мне, ветер.
Стоял на воеводстве Никита Иевлиевич второй год и ранее мы с ним не пересекались, но проживал он в том же доме, в котором обитали и прежние воеводы. Дом сильно походил на множество старых домов из моего времени и мне всегда нравился, так как строился по подобию измайловского дворца и имел все необходимые удобства. Дом был кирпичным и двухэтажным. Первым этажом была, естественно, хозяйственная подклеть. Вход на второй этаж, или, как теперь говорили — ярус, шел через высокое крыльцо. В широких окнах вместо слюды, стояли наши «измайловские» стёкла.
На обеде, состоявшемся, когда на дворе уже смеркалось, я увидел епископа Александра, знакомого мне года с пятьдесят пятого, когда в Коломне ещё существовала епархия. Епархию ликвидировал в патриарх Никон, присоединивший её к Патриаршей области. Владыка Александр был определен на вновь созданную Вятскую кафедру, бедную и совершенно неустроенную в экономическом отношении. Теперь он был здесь, в Коломне.
— Вероятно приехал на собор, — подумал я. — Но почему он здесь, а не в Москве? Неужели собор уже закончился? Помниться, он длился до шестьдесят седьмого года. До февраля или марта…
— Доброго здравия, отец Александр! — поздоровался я. — Благословите…
Я протянул к епископу руки и склонил голову.
— Не боишься от противника Никоновских новин благословление получать? — спросил, усмехаясь старец.
— Бог разберётся, и не мне судить, — покрутил головой я и спросил, поднимая на него глаза: — При сане ещё?
— При сане пока, — сказал и хохотнул епископ.
— Тогда прошу благословить.
— Бог с тобой, — сказал старец, прикоснувшись четырёхкратно к моей голове двумя перстами.
— Отчего не на соборе, отче? — тут же спросил я, пока мы не сели за стол.
— Хе-хе… Так, э-э-э, прервали собор. Иерархов ждут. Чтобы Никона низложить. Не уходит добровольно, хотя и осудил его собор.
— Каких иерархов? — сделал вид, что удивился я.
— Архиепископов Константинопольских и Иерусалимских, патриархов: Паисия Александрийского, да Макария Антиохийского.
— О, как⁈ А я думал, что закончился собор.