— Завтра же венчаем. И нечего ждать. А то патриархи приедут не до того будет.
— Какой, — «завтра»? Озверел, государь⁉ У меня и одёжи жениховской нет.
— Э-э-э… Завтра, это я так… Завтра сватовство. Потом приготовления к свадьбе. А дворец я тебе свой подарю. Что в Измайлово. Я там всё равно редко теперь бываю. А там пыль, плесень…
Я посмотрел на царя недоумевающе.
— Но сейчас там чисто. Недавно прибрали. Меня ждут. Вот и приедем, ха-ха, свадебку сыграем. Измайлово снова тебе отдам. Всё равно не справляется с ним воевода Пушкин. А ты со своими казаками там как раз будешь.
— Мля-я-я… Я уже к Ахтубе привык, — прошептал я, чуть не плача. — Там река и море рядом, горы на Кабарде… Теперь мне здесь сидеть, что ли?
Я понял, что Алексей Михайлович, замужеством своей дочери на наследнике Персидского престола, расширяет потенциальные границы своей империи. Да и женить хоть одну свою дочь на достойном её избраннике выпал шанс. Ведь не выходили дочери царей Российских замуж потому, что не было им на Руси равных. Не по чину, так сказать. Не выходить же им замуж за царских холопов, как называли себя теперь бояре и бывшие князья? А инородные отпрыски не спешили менять свою веру на православную. Отдавать же дочерей замуж за рубеж со сменой веры, было невместно.
Вот и сидели дочери Алексея Михайловича по теремам, а многочисленные сёстры (дочери Михаила Федоровича) по монастырям и тюрьмам. Как и у Петра Великого, кстати. Да-а-а… И Алексей Михайлович, предвидя судьбы своих дочерей, хотя бы одну решил вывести из этого предначертанного круга.
— Женишься, и езжай куда глаза глядят. Хоть в Персию, хоть на свою Ахтубу, хоть на Кабарду. Может и Евдокиюшка с тобой поедет. Просилась она прокатиться по Волге, вспоминая ваши с ней прогулки по Москва-реке на твоих чолнах.
— Да и по озеру мы с ней под парусом катались, — задумчиво проговорил я.
Глава 15
— Только, это, государь… Я не стану жену в тереме прятать. Мне нужна жена-помощница. Вон, как мои наложницы. Каждая за что-то отвечает. Одна за пошив одежды, другая за прачек, третья за кашеваров, четвёртая за уборку… Ну, и так далее.
— Ха! А моя дочь, за что будет отвечать? — напрягся и нахмурился царь.
— Твоя дочь будет мне помощница во всём. И даже в политике. И гонять всех наложниц.
— Это, как жена царя Фёдора Ивановича? Сказывали, что она даже переписку с патриархами вела. Она и на Русь патриарха сосватала…
— Типа того. На все совещания брать буду. Вместо меня править станет, пока я в походе буду. Казну вести… То, сё…
— Ха-ха! Даже так? Ну-ну… Посмотрим, что у тебя получится. Выпьем, что ли, за это?
— Выпьем, государь.
И мы сдвинули кубки.
Назавтра к обеду я снова прибыл к Грановитой палате, где заседала «расширенная боярская дума», называемая поместным собором. Там снова заслушивали проштрафившихся церковников и брали с них покаянные письма. Некоторых, не раскаявшихся, уводили стрельцы, грубо выворачивая им руки.
Вот, прервав «живую очередь» трясущихся от страха старцев, в зал вошёл я и, не остановленный предупреждённой охраной, прошёл к царскому трону и метров в трёх от царя упал перед ним на колени.
— Не вели казнить, государь, позволь слово молвить, — сказал я, не поднимая головы.
— Говори, принц, — разрешил Алексей Михайлович.
Я знал, что на сегодняшнем «заседании» думы с самого утра зачитали письмо шаха Аббаса, предназначенное мне, где шах называет меня наследником Персидского престола и требует моего приезда для передачи мне власти. Об этом мне сообщил сам Никита Иванович Одоевский, прискакавший в Измайлово по приказу царя.
Хоть Одоевскому и было уже под семьдесят лет, но он был бодр и активен так, что справлялся со всеми дворцовыми делами, когда царя не было в Москве. По сути, он и был управляющим русского государства. Правда у него был, как мне было известно, громадный штат помощников.
Одоевский сухо поздоровался и сообщил, что требование шаха перед всеми избранными людьми зачитано и его послали, удостовериться, что я готов просить руки дочери царя Алексея Михайловича.
Я сказал, что готов, но Никита Иванович проследил, чтобы меня хорошенько помыли, красиво одели в ту богатую одёжку, что мне сшили кремлёвские мастерицы за ночь, проследил чтобы меня усадили в одноконную санную расписную коляску, подаренную царём и сопроводил меня в Кремль. И ввел в зал меня сам Одоевский, дружески похлопав по спине обеими руками. Я что-то струхнул, честно говоря, и слегка притормозил в распахнутых трёхметровых дверях.
— Великий государь, отдай за меня в жёны свою старшую дочь Евдокию — еле ворочая распухшим языком, пробормотал я.