А вот то, что выгнал мамушек и нянек, и не отдал жену, — оказалось правильным решением. Так я показал и жене, и её мамкам, что она стала моей собственностью и за это молодая жена возблагодарила меня лаской и вниманием. В общем, мы ко вторым петухам так «сдружились», что я едва не послал куда подальше тех, кто пришёл будить нас на заутреннюю службу. А это, между прочим, было что-то около трёх часов ночи.
— Вот почему мы должны были спать в разных спальнях, — понял я, так как в нашу спальню, чтобы нас одеть, попытались ввалиться и мужики, и бабы.
— Так! — всполошился я, стоя у приоткрытой двери в халате и в тапочках на босуногу. — Мамки заходят, а вы, княжата, — стоять здесь и охранять! Всем понятно?
«Княжата», — помощники «князя», то есть — меня-новобрачного, вряд ли всё поняли, так как не «вязали лыка» и едва держались на ногах, но встретив моё сопротивление в виде толчков и пинков, остались за дверьми.
Пока мамки и няньки мыли, расчесывали, заплетали моей жене косы, одевали её, я прошёл в помывочную комнату, располагающуюся рядом. В мыльне имелась небольшая баня с ещё горячей каменкой и водопроводом. Правда горячей воды в водопроводе не было. Не стал я для царя заморачиваться с расширительными котлами, ибо нехер, а теперь пожалел.
Но горячая вода в медном баке на печке-каменке стояла и я наскоро обмылся. Ко мне в мыльню попытались проникнуть «княжата», но я их выгнал. У них я отбирал почётную обязанность, которой бы они в последствии хвалились. Но не привык я, чтобы меня мыли мужики. Что тут поделаешь⁈ А наложницам моим отныне доступ к моему телу закрыт. Да-а-а… Такие дела…
Я не хотел жениться в этом мире. Хотя и в том мире не был женат, но в этом мире подвергать своих родных и близких опасности не хотелось. Ведь, кто его знает, что этому царю, или следующему на ум взбредёт? Вдруг почувствует себя оскорблённым? А тут сын за отца, чаще всего, был не только в ответе, но и заложником.
Правда, я собирался жену увезти подальше от Москвы, но поедет ли она в глухомань? Там ведь не то что ровни, а даже рядом стоящих по иерархической лестнице, подружек нет. Максимум — купчихи, а в основном — крестьянки, да казачки. Правда среди наложниц есть одна черкешенка — княжеская дочка, но на Кавказе, как уже говорилось ранее, всякий владелец небольшой деревни из пяти дворов называет себя князем. У Наргизы из мужских родственников никого не осталось. Деревню отобрал кто-то из соседей. Он же и продал Наргизу на невольничьем рынке в Астрахани.
По какой-то собственной прихоти я скупал невольниц из Черкесии, Кабарды и других районов Кавказа и женил на них крестьян и казаков, готовых осесть в Кабарде по левому берегу Сунжи и на территории будущего Кисловодска. В моём будущем граница пролегала по Тереку. Я читал об этом в прекрасной повести Льва Николаевича Толстого «Казаки». Здесь я хотел провести границу по Сунже. Пока получалось. Хе-хе…
Честно говоря, мы с Алексеем Михайловичем рассматривали вариант захвата территории Кабардинского междуречья и создания там буферного государства во главе со мной — принцем Персии. Но зачистка Большой и Малой Кабарды пошла так успешно, что мы пока эту идею воплощать воздержались. Хотя, на мой взгляд, зря.
Обозначив свой интерес, Московия подставила под удар отношения с Персией и шах попытался отобрать Кабарду. Хорошо, что у нас там скопилось более десяти тысяч отборных рубак. Да и флот за десять лет мы построили мощный. В том числе и две очень приличных по размеру двадцатипушечных шхуны с прямыми парусами на первой мачте. Что давало им преимущество в скорости и маневренности перед всеми имеющимися на Каспии кораблями.
Эти шхуны мы собирали уже на Кабардинской верфи, построенной в устье Сунжи, спрятанной от штормов за длинным мысом-полуостровом.
Отстояв первую «семейную» заутреннюю, мы с Евой прошли в «банкетный» зал, где за время службы безобразие, устроенное гостями, прибрали, перестелили скатерти и уставили свежеприготовленной снедью. Свадьба продолжалась по второму кругу. Тут уже в здравницах принимали и мы с Евой участие. Кричали «горько» и мы целовались, едва касаясь друг друга губами.
С моей стороны сидела жена младшего брата Бориса Ивановича Морозова Глеба — Феодосия и её шестнадцатилетний сын Иван. Боярыня Морозова считалась моей посаженной матерью за свадебным столом, Иван — дружкой. Они, вроде как, были моими родственниками, так как Борис Иванович поручался за меня перед Богом при крещении.
А боярыню Морозову, сподвижницу протопопа Аввакума, сошлют в город Боровск и уморят в яме голодом. Слишком она рьяно поддержит старообрядчество. Сейчас она вела себя весьма благостно и на царя Алексея Михайловича смотрела со смирением, а на мою Евдокию и на меня с умилением.