На второй свадебный день новоиспечённому мужу полагалось «набраться» под завязку и меня пытались споить все, кому не лень: от самого царя, до последнего боярина. Если я пить не хотел, поили Ивашку Морозова. Но тот набрался сразу же и едва не сполз под стол. Боярыня Морозова махнула кому-то рукой и моего «родича» вытащили из-за стола и уволокли куда-то в глубину зала за портьеру.
Пришлось пить самому, но потом, под укоризненным взглядом жены я претворился «набравшимся» и она сама, с помощью трёх княжичей, отнесла меня в нашу светёлку. Там она, после моего подмигивания, выгнала помощников и заперла дверь на ключ. Во всех дверях были врезаны мной придуманные ранее дверные замки. Мной придуманные, а выкованные голландским кузнецом.
— Молодец, что так удумал, — похвалила жена. — Надоели они мне. Никогда не думала, что свадьба — это так утомительно. С детства мечтала, зная, что не судьба, но такого и представить себе не могла. Ещё солнце едва к полудню приблизилось, а я уже никакая.
Свадьбу гуляли пять дней. Три дня в моём дворце, два дня в царском Кремлёвском. Прошлись по Московским соборам, раздали милостыню, подарки, потом поехали по монастырям и только в конце марта, когда потекли ручьи, вернулись в Москву.
В феврале Большой Московский собор закончил свою работу с тем же результатом, что и в моём времени, как я мог судить, прочитав соборные документы. Их, два раскрытых сундука, я увидел у государя в первый же день нашего с супругой приезда из Александровской слободы, где в ускоренном темпе велись восстановительные работы в Кремле. Кремль в Александрове был совсем разрушен и его никто не собирался восстанавливать. Сразу после свадьбы мы с супругой уговорили царя отдать нам сей Кремль, почему-то нелюбимый первыми Романовыми. Наверное потому, что то была вотчина Рюриковичей и в частности Ивана Васильвнича, очень любившего Александров.
Алексей, как и его отец, предпочитал ездить в Сергиев Посад. А я, когда возвращался из Ярославля в Москву, или наоборот, обязательно останавливался в Александрове, построив в Кремле небольшую хоромину на пять комнат. Мы и сейчас, путешествуя с жёнушкой, гостевали и в Александрове, и доехали до Ярославля. Где более двух недель прожили в моей усадьбе на берегу Волги. Волга Евдокии понравилась. Она даже Москву-реку видела раз двадцать за всю свою жизнь, а тут Волга и катание по ней на санных конных упряжках.
Понравилась Евдокии и моя усадьба, которую я с помощью голландских мастеров и моих «ноухау» слегка переделал, установив водяное отопление. Получилось очень дорого, но зато в усадьбе не было комнат, где нужно было ходить в тулупе и валенках. Жёнушка это оценила в первый же день.
В Москву мы вернулись хоть и уставшие, но довольные и Дуся, как я стал в конце концов звать свою жену (ну не прижилось имя Ева, не прижилось) отпустила меня во дворец махнув на меня рукой.
Государь был занят разбором каких-то иностранных бумаг и тоже лишь махнул на меня рукой. Вот я и погрузился в чтение вопросов и ответов, правил, полкований, чинов божественных литургий, рассуждений о Стоглаве. Я очень увлёкся, не смотря на косноязычие и не заметил, что государь наблюдает за мной.
— Что? — спросил я.
— Ну как? — спросил он.
— Полная жопа, — сказал я. — Думаешь всё это примут?
— Хм! А куда они денутся? Ты же это предвидел?
— Это, государь!
— И про анафему ты угадал.
— Да? — «удивился» я. — Была анафема старообрядцев?
— Была, — вздохнул государь. — Другого пути не было. Упёрлись рогом и всё тут. Не примем, говорят, новые уставы. Ну, я и приказал Макарию. Не хотел, стервец. Пятьсотен рублей выторговал. Вот так вот, Стёпушка. Пятьсотрублей, и все враги преданны анафеме.
— Враги ли? — спросил я.
— Конечно враги.
— Заблудшие они.
Царь скривился и махнул рукой.
— Да брось ты!
— Они лаются так, что народ колеблется и возле соборов против меня кричат хульные слова. Против государя своего, Богом помазанного. Разве это не враги?
— Получается, что враги. Теперь, государь, или ты их или они тебя. Помнишь я тебе говорил?
Царь вздохнул.
— Помню, Стёпушка. Надо мне к тебе в Измайлово приехать. Устал я что-то.
Царь потёр кулаками воспалённые глаза. Было облачно и солнце где-то спряталось за серыми комьями, готовыми разродиться снегом.
— Кстати, — сказал я. — У нас с твоей дочерью, кажется, скоро будет ребёнок.