Крестьяне, привыкшие собирать селитру, не роптали и собирали «удобрение» и «жидкость для размягчения древесины» исправно. Более тяжёлый продукт пищеварения собирать я не рискнул, но рекомендовал крестьянам сваливать его в компостные ямы и пересыпать торфом, который добывали на местных и Яузовских болотах.
Царь Алексей Михайлович удивился, когда я попросил его дать мне разрешение на землях, не пригодных к пашне, добычу торфа. Торф, между прочим, и в эти века горел и весьма досаждал москвичам.
— Зачем тебе этот «торф»? — спросил государь.
— Но ведь он дымит! А если его выкопать, туда соберётся вода, а значит и гари не будет.
— Э-э-э… Тебе это зачем? Се — земли чужие. Тебе не отойдут.
— Ты, главное — разреши, государь. Даже не разреши, а прикажи сделать в тех землях проотивоогневые полосы. Не… Противопожарные рвы.
Тогда я, глядючи на пофигительское отношение царя к торфяникам, попросил внести в указ не только Яузовские торфяники, но и все другие в Московском округе. Царь согласился, а дьяк вписал.
— Да, пожалуйста, — пожал плечами Алексей.
После этого я настроил работников резать торф брикетами, для чего кузнецы отковали специальные пилы, тяпки, лопаты, и свозить его на особый склад, где торф сушили и использовали для топки изб, землянок и даже кузнечных горнов. Царь потом обозвал меня моим же любимым словечком «ухарь», и это мне было весьма лестно.
Мало того, мы наладили прессовку брикетов и их продажу горожанам. Поначалу, покупали одни голландцы и иные немцы. Потом пошёл слух, что раз немцы покупают, то это — ладное топливо. Торф горел намного жарче дров, но в специальных печах, которые сразу собрали себе сначала голландцы, а потом и высший слой московского общества. Так мы приобщались к Европейской цивилизации.
В измайловском «колхозе» были введена система учета трудодней, на которые потом выдавалась продукция, или деньги после её реализации. Измайловский народ не голодал и слух об этом распространялся, как степной пожар. Тоже стали говорить и про Ахтубинские поселения. Но это уже старались мы, распространяя были и небылицы про тамошнее изобилие. Особенно про изобилие соли.
Сидел, задумавшись над второй миской горячего плова, поглядывая в серебряный кубок с красным вином, что выдавили в том году из нашего винограда на Ахтубе.
Еще когда был жив царь Михаил Фёдорович, я попросил разрешить взять черенки винограда из его сада в Астрахани с целью попробовать посадить его в Измайлово. Черенки обрезали осенью и, связав пучками, заложили в бочки привезли в Москву. Здесь я хранил их до конца февраля, когда замочил их водой на трое суток, прорастил… Хе-хе… И так далее, по списку. Через три года, то есть, в прошлом году, на Ахтубе был такой урожай винограда, что казаки надавили десять бочек вина. В Измайлово виноград зреть отказывался. Кхе-кхе… Ибо, нефиг… Царю и того винограда на стол и вина, что в Астрахани давили, достаточно, а у меня не было. Теперь есть.
Вот его мы с казаками и пили, сидючи в казачьем «круге» в Кизлярском городке. Наползла ночь. Звёзды высыпали, словно небесное просо.
— Спой, Стёпка, — попросил Фрол. — Тоскливо, что-то. Про Стеньки Разина челны…
— Ха! Нашёл весёлую песню! — грустно рассмеялся я. Придавила и меня ночь чужая.
— Другую спою. Неси барабан.
— Так, здесь давно. Как же без него на братчине?
— Тогда начинай.
— Вон, пусть Леший стучит. У него ладно получается. Леший, стучи!
— Как стучать? — тут же откликнулся, словно ждал команды. Я огляделся. И другие казаки притихли. Я всегда пел на братчинах. А товарищи подхватывали. Они уже много моих песен знали, но сами не начинали.
— Лови ритм! — сказал я и запел:
— Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а…
Под зарю вечернюю солнце к речке клонит,
Всё, что было — не было, знали наперёд.
Только пуля казака во степи догонит,
Только пуля казака с коня собьёт.
Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а
Из сосны, берёзы ли саван мой соструган.
Не к добру закатная эта тишина.
Только шашка казаку во степи подруга,
Только шашка казаку в степи жена.
Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а… А! Э-э-э-й! Лай-лай-лай-ла-а-а
На Ивана холод ждём, в Святки лето снится,
Знай «махнём» не глядя мы на пургу-метель.