На первом ярусе «комплекса» находились баня, мыльня, едальня и комнаты для обслуживающей «комплекс» и городские хоромы семьи. На втором и третьем — жилые помещения.
Гости были знакомы с моей баней, так как не раз и не два мы здесь собирались и обсуждали дела наши казацкие, а потому не скромничали. Пили, пели, плясали от души. Погуляли, короче хорошо, а на следующий день разъехались с задумчивыми не от похмелья лицами.
Демидка Шустрый задержался.
— Хочу сказать тебе, Степан Тимофеевич. Ты был с нами честен, я мне кривить душой не хочется.
Он смотрел мне в глаза. В его, вроде бы, карих «радужках» мерцали самоцветы, чёрные «цыганистые» вьющиеся волосы раскинулись до плеч. Он был чуть моложе меня и хоть совсем недавно разменял четвёртый десяток, но казаком был потомственным и атаманствовал по заслугам, а не по родству. Много мы с ним калмык постреляли и порубили.
— Говори, коль есть, что, — хмыкнув и дёрнув бровью, сказал я.
— Ты, кхе, не серчай, Степан Тимофеевич, но, кхе, вот, ты собрал нас за своим столом, как и раньше, а такого разговора, как раньше не получилось. Почему?
Я хотел что-то сказать, но он остановил меня.
— Не говори ничего. Понятно, что ты сделал выбор. А ведь раньше ты часто разговоры про народную тяжкую долю вёл. Мы давно знаем друг друга и на Яике сидели у костра не раз и не два. Ты всегда был не такой, как все. Ну, так это и понятно — сын персидской принцессы… Но ты всегда был честен и всегда держал своё слово. И за то тебе спасибо. Вот и теперь ты не крутишь перед нами, как какой-то ерик[1], а чётко обозначаешь свою позицию. И поэтому, и я скажу…
Шустрый немного помолчал.
— Приходили от Васьки Уса к нам многим посланцы с письмами, в коих звал он нас на Москву, но мы не знали, как поступишь ты и не дали Ваське своё согласие.Тебя ждали, ибо имели и от тебя письмо. Теперь твоё решение у нас есть и скажу тебе, что многие атаманы не довольны им, хотя никто виду не подал. Больше скажу, Ваську Уса мы встретили вчера и говорили с ним. Он сказал, что разошлись вы с ним, а он рассчитывал на тебя. Кхм! Мы все рассчитывали на тебя, Степан Тимофеевич. Может ещё передумаешь?
Демидка заглянул мне в глаза.
— Не разойдёмся мы краями. Сшибёмся в поле. Не страшно?
Я посмотрел в глаза ему. На душе у меня было скверно, но вида я не подавал, так как знал цену приближающихся событий и цену каждого слова и взгляда. Шустрому я верил, но ведь не один Демидка Шустрый в каверзном деле.
— Страшно, Демидка. И за народ обидно, но бунтовать против царя — гибельно для государства. Тут же турки нападут. Или поляки. Или какая другая сволочь. Не могу я рушить государство. Не хочу я смуты.
— Тогда я тебе больше скажу… Что бы ты знал… Васька Ус говорит со слов дядьки своего, Аргашеского воеводы, что одновременно англичане высадятся в Архангельске и отвлекут государевы силы. И поляки нападут на Киев.
— И разве это правильно? — удивился я, даже немного испугавшись.
Я знал, что вокруг Васьки Уса крутятся англичане и ждал от них каверзы. Вот и дождался. Но что-то я ничего не помню про высадку английского десанта в Архангельске во время бунта Степана Разина. Во время бунта Емельяна Пугачёва английские корабли обстреливали из пушек побережье Архангельска, — об этом я читал, а в семидесятых годах семнадцатого века англичане ещё пытались наладить в России беспошлинную торговлю. Даже какой-то «кавалер Иван Гебдон» в тысяча шестьсот шестьдесят седьмом году в сентябре должен прибыть в Москву просить царя о прежних льготах. Приедет, возьмёт у русских купцов товар и уедет в Англию с концами. Хе-хе… Своих торговых представителей я уже строго предупредил о недопустимости отдачи товара Гебдону авансом, хотя они этого Гебдона знавали и ранее, тоже с не очень хорошей стороны.
— Правильно, или не правильно, то нам не ведомо, а ежели народ за веру поднимется, то и нам, куда деваться.
— Тогда и я тебе скажу, раз уж ты откровенен со мной. Волгу я вам на разграбление не отдам. За каждый малый городок буду стоять насмерть. Так, что по Волге даже не пытайтесь идти. Все мои силы, а ты знаешь сколько их у меня, будут стоять от Астрахани до Казани. И сколько кораблей у меня, ты тоже знаешь.
Демидка вздохнул и, глядя мне в лицо, произнёс: