Я не подозревал, а знал из читаных мной ранее публикаций, что все английские и голландские купцы по возвращении домой писали отчёты о том, что делали, что видели и слышали, а также и своё мнение о виденном и слышанном. Такие справки сдавались в Адмиралтейства, которые, в этих странах, занимались разведкой и контрразведкой.
Вот и все купцы, въезжающие в Россию в Кабарде или в Астрахани, писали отчёты, или рассказывали свои истории дьякам Тайного приказа. Поначалу русские купцы морщились, а потом, когда кое у кого отобрали «лицензию на внешнеторговую деятельность», морщиться перестали.
Точно так же работал тайный приказ и с внутренними «гостями». Ведь и на ведение внутренней торговли нужно было ежегодно получать «лицензию». Вот купцы и писали отчёты, которые потом «защищали» в уездных канцеляриях тайного приказа.
Приказ тайных дел сейчас — с тысяча шестьсот шестьдесят четвёртого года — возглавлял Фёдор Фёдорович Михайлов, ранее входивший в состав возглавляемых князем Никитой Ивановичем Одоевским русских посольств, которые вели мирные переговоры с поляками. И вообще Михайлов был ставленником Милославских — родичей жены Алексея Михайловича. Но мы с ним, быстро нашли общий языу, потому что я абсолютно не претендовал на лидерство и посылал купеческие отчёты лично ему в руки. И даже иногда баловал своими аналитическими справками, отправляя ему вторые копии, с пометкой о том на первом экземпляре: «Отправлена копия главе ПТД».
Дьяком Приказа Тайных дел я рекомендовал Алексею Михайловичу поставить кого-нибудь из конкурирующих «лож» и царь, под предлогом того, что Михайлов продолжал изредка выполнять посольские поручения Одоевского, назначил в приказ Дмитрия Полянского вторым дьяком с правом замещения должности. С Полянским у меня были более дружеские отношения, но я ими не злоупотреблял, внешне дистанцируясь от тайных дел.
Однако, при встречах с Полянским в Астрахани — он пару раз приезжал в низовья Волги с инспекцией и с представлением уездных «служащих» воеводам, мы с ним всегда беседовали и мои с ним «дружеские» беседы Дмитрий ценил. Он происходил из «худородных» и ему приходилось трудно в общении — по роду деятельности — с «высокородными». А я гордыней не страдал. По мне так Полянский лучше всех подходил на должность руководителя Тайной спецслужбы.
Он был совершенно невозмутим в любой ситуации. Имел аналитический склад ума, очень хваткий разум и главное, ему трудно было не ответить, если он спрашивал. Чем-то он напоминал мне актёра Броневого в роли Мюллера. Но Полянский, в отличие от Мюллера, почти не улыбался и это выглядело устрашающе, особенно, когда он задавал вопросы о крамоле.
— И что в Риге? — не отставал купец. — Много русских купцов?
— Русских купцов в Риге много, — кивнул головой Марселис. — Сложился целый район купеческий, называемый «Московский форштадт».
— Что везут русские купцы? — продолжал допытываться собеседник, а остальные его товарищи, вроде как, совсем не участвовали в беседе, но жевали так, чтобы хруст за ушами не перекрывал слух.
— Да, что они могут везти? Всё одно и то же: соболей, куницу, белку, лисицу, лён, пеньку, полотно, рогожи, юфть.
— Ну да, ну да…
— Через Ригу сейчас много товара идёт Западная Двина, как Симбирский тракт в хорошую погоду.
— Э-э-э… Да-а-а… Когда она уже будет, эта хорошая дорога? А Степан Тимофеевич?
— Да, может быть и завтра, — сказал я. — Что-то с севера ветром хмары тянет.
К моему удивлению, завтра, и вправду, выпал снег, завьюжило, а через три дня выглянуло солнце и застоявшиеся лошадки рванули по бездорожью. Первым выехал почтовый поезд Марселиса, состоящий, кроме собственно писем и бандеролей с посылками, повозками с различным товаром самого Марселиса, который Марселис возил за государственный счёт, получая лучших лошадей на ямщицких станциях. Царь об этом знал, но пока закрывал на сие безобразие глаза. Царь на многие злоупотребления закрывал глаза. Может быть и правильно. Хотя… Ведь Марселис получал неплохую «зарплату»… Плюс ещё «крысил» деньги, отправляемые царём за границу, на подкуп «президентов» и на поддержку оппозиции. Например, в частности, поддержку восстания того же Любомирского.
Я никуда не спешил. После снегопада первопуток пропивать проблематично, тем более для моих широких саней, вот я и подождал, пока вперёд уедут почти все. В рыхлом снеге колею держать получалось не у всех, и тракт разбивали как раз на ширину моих саней. Тем более, что письмо Алексея Михайловича меня несколько встревожило. Он писал, что мои предупреждения о приближении крестьянского бунта царь воспринял максимально серьёзно и теперь собирает войско для его подавления. А меня просил приехать в Москву срочно, ибо есть ещё дела «посерьёзнее».