– Аль наряд казака дороже?! – воскликнул Степан.
– Батька, батька, а сабля твоя, клинок адамашский? – уже приставал к отцу сын, овладевший саблей...
Атаманская дочка, проснувшись от шума, вдруг испугалась.
– Ой, турка! Ой, турка! – кричала она.
Алена, смутясь, уже хотела наградить ее шлепком.
– Погоди, приобыкнет, – сказал Степан, снимая чужеземный наряд.
В радостной растерянности вынимала Алена из сундука камчатую скатерть, лежавшую там два года, уставляла стол едой и питьем. Словно невзначай, касалась его руки, волос...
– Гляди, седина, – шепнула Алена, тронув его бороду, в которой блестело несколько серебристых колечек...
– Седина, седина, – согласился Степан. – Не люб тебе старый муж, Аленушка? – улыбнувшись, спросил он.
– Сказывали – не воротишься; стал как князь, ходишь в парче да узорочье, пьешь с воеводами... – осмелясь, заговорила Алена, издалека подходя к тому, что казалось ей самым главным.
– И князем звали, и с воеводами пил, и парчи да узорочья хватит на всю твою жизнь, – ответил Степан.
– Сказывали – ясыркою взял княжну басурманскую, молодую, как нежный цвет ее бережешь, любишь ее, на ней женишься, царю кизилбашскому зятем станешь... – дрожащим голосом продолжала Алена.
– Была и княжна, – сказал атаман, помрачнев.
– Была? – тихо переспросила Алена, выронив на пол тонкую голубую чашку, привезенную Степаном еще из Польши в подарок.
– Была, да упала из рук. Так и разбилась, как чашка, нече и молвить...
– Пей, Тимофеич, кушай... – едва слышно пролепетала жена, придвигая к нему еду и подливая вина.
Но не успел Степан с дороги поесть, как под окнами послышались голоса:
– Степан Тимофеич, надежа ты наша, выдь на одну духовинку!
– Атаман, народ собрался тебя видеть, заступника нашего!
– Выдь! Хоть глазком на тебя поглядеть!
– Ироды! Пропасти нет на вас! Дайте вздохнуть хоть с пути! – воскликнула Алена в сердцах, высунувшись в окошко. – Гришка, поди им скажи, чтобы отстали. Вздохнуть казаку...
– Что за люди, Алеша? – спросил Степан.
– Беглое мужичье, голытьба. Уж более года как лазят под окнами, все про тебя спрошают, – сказала Алена, в один миг забыв обо всех их заботах, о верности и любви к ней пришельцев.
– Год ходят, так надобен, стало, – сказал Степан, поднимаясь с лавки.
– Не побрезгуй, Степан Тимофевич, простым мужиком! – раздалось опять под окном. – Ведь насилу тебя дождались, как летнего солнышка ждали!
– Разом приду, атаманы, постойте! – откликнулся Разин, одним своим словом решая судьбу пришельцев, которых никто не хотел признавать казаками.
И снова, как в Астрахани, не понимал Степан: откуда такая слава и как поспевает она долететь прежде его самого? В этих голосах он услышал любовь мужиков, их веру в его защиту. Он подумал, что они представляют его себе больше, сильнее и умнее, чем он есть в самом деле...
«А что я? Простой гулевой атаман, да и все!» – раздумывал он.
На уличной траве, напротив его дома, усевшись в круг под высоким плетнем, в тени, мужики, ожидая его, разговаривали между собою.
– Бездомны, как псы, хоронятся по островам, – кивнув на них, сказала Алена и рассказала, как долгое время единственными друзьями ее были эти бездомные беглецы.
Вдруг мужики смятенно вскочили.
– Чего они? – не понял Степан.
– Опять, чай, старшинство скачет, – сказала Алена.
В самом деле, с десяток вооруженных всадников показались на улице. Степан разглядел среди подъезжавших Михайлу Самаренина и еще несколько человек домовитых черкасских казаков, а среди них станичного есаула Юрку Писаренка.
– Ну, куды вы бежите от нас, конокрадское племя! – воскликнул Юрка. – Идите ладом говорить, не страшитесь.
– Да мы тебя и не больно страшимся! – отозвался из толпы мужиков невысокий и коренастенький, как дубок молодой, малый и шагнул навстречу подъехавшей старшине.
– Вот что, робята, – важно сказал Самаренин. – Время шло, вас терпели, а более вас казаки не хотят терпеть. Завтра же утром чтобы тут, в Зимовейской, и духом вашим не пахло!
– А то чего будет? – спросили из толпы пришельцев.
– А то и будет, что вас казаки побьют! То и будет, дождетесь! – воскликнул Юрка. – Я тут есаул. Сказал...
– Вот беда – есаул! Да поболе тебя во станице есть атаманы! Чего ты собою гордишься! – воскликнул все тот же «дубок», как успел его про себя назвать Разин.
– Ты, что ли, побольше меня атаман? – насмешливо спросил Юрка.
– Не я, а Степан Тимофеич! Он, может, по-своему все рассудит. Его бы спрошать! – дерзко сказал малый.
– Худая надежа! – откликнулся Михайла Самаренин. – Стеньку-вора бояре в колодки забили. Ему уж назад не прийти!
– А может, прийти, как ведь знать. Он, бывает, лишь дунет – и нет колодок! – задорно и насмешливо крикнули из толпы.
– Бабьи басни! – вмешался второй войсковый есаул Семенов. – А хоть бы пришел, так в Черкасске тоже сыщем топор да плаху!
– И у нас топоров-то доволе на все старшинство! – воскликнул высокий, сухой, цыганистый парень, грозно шагнув из толпы в сторону всадников.