1 апреля царь потребовал от Ромодановского, чтобы Косагов уже наконец отправлялся на Дон. От этого же числа отписка Ромодановского в Разрядный приказ (Крестьянская война. Т. 3. Док. 36): «Крестопреступник и изменник вор Стенька Разин с своим воровским собраньем и с колмыки и с астараханскими татары хотят приходить под Воронеж и под иныя твои великого государя украинные города»; в тот же день последовал приказ Ромодановскому послать людей для разведывания застав Разина на Дону. От того же 1 апреля отписка в Разрядный приказ воронежского воеводы Бухвостова (Крестьянская война. Т. 3. Док. 37): некий казак сообщал, что «ныне де вор Стенька и брат ево Фролка стоят на Царицыне». Но казаки Дмитриев и Степанов (см. выше) сказали в первых числах апреля, что Разин в Кагальнике и у него 40 человек. «А брат его Фролка в Царицыне за караулом, а с ним людей тысячи с полторы, которых он на государственных посадех набрал, и оне де послали к великому государю к Москве с повинною; а которое де войска при нём было, а то де войска пошло х Корнею Яковлеву в Черкаской». В общем, судьба этого Фролова войска то ли в полторы, то ли в четыре тысячи человек так и неясна. Оно как-то растворилось. Никифор Черток в начале апреля тоже ушёл с Дона и с небольшим отрядом был замечен на Хопре; о его дальнейшей судьбе нет сведений, но почему-то кажется, что этот ловкий человек сумел уйти и где-нибудь дожить свою жизнь — может, в покое, а может, в разбое. (Его семья была отправлена в ссылку в Холмогоры).
12 апреля патриарх Иоасаф в торжественной обстановке предал Разина анафеме. Странно, что это не было сделано раньше. Последние сочувствующие стали от атамана отшатываться.
Правительство, однако, в силу анафемы совершенно не верило, а верило в силы военные, дипломатические и экономические: на следующий день, 13 апреля, из Разрядного приказа послали грамоту усманскому воеводе К. Верёвкину (Крестьянская война. Т. 3. Док. 44) с требованием запретить всякие торговые сношения с Доном. Дипломаты и шпионы пытались выяснить намерения крымского хана — тут новости были неприятные. Из «расспросных речей» в Посольском приказе (Крестьянская война. Т. 3. Док. 79) молдавского дипломата на русской службе Николая Спафария: «И будто уж усматривает он, хан, как бы ему с Стенькою и с астараханскими и нагойскими татары и со всем Крымом ударить на Московское государство войною». С другой стороны, извечные враги, поляки и литовцы, выразили намерение помочь ловить Разина (Крестьянская война. Т. 3. Док. 31); даже Дорошенко, понявший, что Разину конец, решил примазаться к делу — 19 апреля в Малороссийском приказе греческий архиепископ Манасий рассказывал (Крестьянская война. Т. 3. Док. 50), что Дорошенко ему сказал: «Естьли де к нему изволит царское величество указ свой господарской прислать, и он и Стеньку Разина к его царскому величеству по прежнему в подданство наговорит и привратит...» Косагов 9 апреля наконец-то вышел с частью войска на Дон, остальные силы собирал по городам, так что двигался еле-еле. Конец апреля — очередные приказы городам не торговать с Доном. И вот вдруг...
Отписка донского войскового атамана Логина Семёнова в приказ Казанского дворца (Крестьянская война. Т. 3. Док. 52. Между 25 апреля и 4 мая 1671 года) о том, что Яковлев со станицей в 76 человек везёт пленённого Разина в Москву: «По твоему великому государя указу и по грамоте ходили мы, холопи твои, всем войском вверх по Дону до Кагольника городка для вора и изменника Стеньки Разина с товарыщи. И божиего милостию и твоим великого государя счастьем Кагальник городок со всеми куренями сожгли, а ево Стенькиным старшинам по своему разсмотрению указ учинили. А те, государь, казаки, с ним, вором, сидели в Кагальнике поневоле, мы, холопи твои, и тем казаком наказание дали под смертной казнью и велели им селитца в ыном месте для того, чтоб иные впредь так не делали и не воровали б. А брата вора и изменника Стеньки Разина Фролка верховые атаманы и казаки, поймав, прислали нам в войску».
Позднее выяснилось, что Разин был взят 14 апреля. Как его брали — тут пишут кто во что горазд. «Европейский дневник, продолжение двадцать третье»: «21 мая из самой Москвы написали, что главарь мятежников Степан Разин был захвачен московитами, когда он навещал жену и детей в городе Кагальник. Казак Корнила Яковлев, узнавший от своих лазутчиков, сразу же окружил этот город и на следующий день совершил большую атаку. Когда она была отбита, он отправил из своего лагеря посланца к мятежнику и велел спросить, не хочет ли тот добровольно сдаться и сдать город. Посланца этого [Разин] велел сразу же казнить. Подобная жестокость, противоречащая законам всех народов, так возмутила [Яковлева], что тот начал новый, ещё более решительный штурм города, взял его силой, а упомянутого мятежника поместил на корабль и отправил к великому князю». Если это верно (за исключением корабля, конечно), то получается, что Разин жил в последнее время не в Кагальнике, а в Царицыне, а жену использовали как приманку — её ведь раньше-то увезли в Черкасск. Наживин:
«— Степан, в последний раз говорю: повинись!.. — сказал громко Корнило. — Не проливай зря крови христианской... Поедем вместе в Москву, к великому государю, и ты сам скажешь ему, какие обиды искусили тебя на воровство... Брось — всё равно твоё дело проиграно...
Наступило напряжённое молчание. Степан, опустив саблю, повесил голову. Многие из его окружения в отчаянии бросили оружие. Он хмуро, как затравленный волк, вышел вперёд и с искажённым лицом отдал свою дорогую турецкую саблю Корниле. Алёшка Каторжный, уже на том берегу, торопливо уходил со своими к Камышинке, на вольную волюшку... Корнило моргнул казакам, и верёвки быстро и жёстко опутали всё тело Степана. Он не поднял глаз и тогда, когда подвели связанного Фролку». Костомаров: «Стенька мало верил таким убеждениям, но повиновался из отчаяния, потому что дело его было окончательно проиграно, а жизнью он не дорожил».
А. Н. Сахаров: «А дом тайно окружали домовитые казаки, подвигались со всех сторон, а потом разом кинулись в двери, ударили в окна, успел только Степан выстрелить раз, рубануть саблей по чьему-то телу, как навалились на него со всех сторон, стали хватать за руки. Но ещё много силы было в Разине, двинул он плечами, посыпались казаки и тут же молча бросились снова на него, упали под ноги, сбили на пол. Крутился Степан между ними, кого кулаком доставал, кого ногой, но уже придавили его к полу, насели сверху и тут же резанули руки железным ужом, закрутили, связали...»
В общем, как ни странно, толкового рассказа о том, как же взяли Разина, не было. И только в 1688 году станичный атаман Осип Михайлов, участвовавший в деле, вспоминал (Крестьянская война. Т. 3. Док. 313), что Яковлев своего крёстного сына «дровяным и камышным сухим приметом в Кагальнике городке добыл: как де учали приходить блиско и примётывать дрова и сухой камыш к городовой стене, и он де, вор Стенька, увидя то, что вскоре тот городок зазжён будет, здався и из городка вышел».
Почему Яковлев вдруг решился сам напасть на Разина, когда уже шёл на помощь Косагов? Может быть, испугался новой экономической блокады Дона. А может, видя, как мало людей осталось у Разина, уже сто раз пожалел, что звал Москву на помощь, и не захотел отдавать другому лавры победителя и награды. Но могли быть и какие-то иные мотивы. Никто ведь ничего не знает о черкасской верхушке — была ли она монолитна или в ней царили разногласия и побеждало то одно мнение, то другое. Возможно, кто-то из старшин в колдовство Разина всерьёз верил, а кто-то (Яковлев) — не особенно...
А. Н. Сахаров пишет, что Фрола взяли не в Кагальнике, а в Царицыне. Это не исключено, хотя большинство источников утверждает, что братьев арестовали вместе. Автор анонимного «Сообщения...» пишет, что и Степана Разина схватили близ Царицына. Из донесения Логина Семёнова: «А брата вора и изменника Стеньки Разина Фролка верховые атаманы и казаки, поймав, прислали к нам к войску». Наверное, так и было — иначе зачем себя лишать такой заслуги. Несколько дней братьев держали в Черкасске, причём Фрола в тюрьме, а Степана в церковном притворе Черкасского собора — чтобы колдовская сила ослабла. Касательно других людей из разинского близкого окружения, бывших с ним в Кагальнике, Логинов прибег к эвфемизму «по своему разсмотрению указ учинили», но Москва этот язык понимала хорошо. Грамота из приказа Казанского дворца кадомскому воеводе А. Вышеславцеву от 11 мая 1671 года (Крестьянская война. Т. 3. Док. 56): «А товаришев ево единомышленников воров же в Кагальнику и в Черкаском всех побили и перевешали...» Сколько было этих единомышленников — нигде нет даже приблизительной цифры.