— Пушки — я сказал: пришлём. Ясырь у нас — на трёх казаков один человек. Мы отдадим, когда шах отдаст наших братов, какие у его в полону. Товар волжский мы давно подуванили — не собрать. Списывать нас — что это за чудеса? Ни на Яике, ни на Дону такого обычая не велось». Конечно, тут дело отчасти в традиции и предрассудке (перепись — унижение), но больше, конечно, в том, что пока людей не сочтёшь и не запишешь, как их звать, с них невозможно, к примеру, собрать налоги и вообще заставить что-либо делать — как заставишь то, у чего нет ни имени, ни номера? Кроме того, после переписи казаков вновь прибывшие на Дон люди уже не считались бы казаками и правительство могло бы истребовать их выдачи. Разин так на это и не согласился.
О поведении казаков и самого Разина в быту, о дисциплине, пьянстве и трезвости существуют довольно противоречивые показания. Француз де Боплан, в 1630—1648 годах состоявший на польской службе и составивший описание запорожцев, писал, что они строжайше соблюдают сухой закон во время походов. Неясно, однако, имел ли он в виду только период пребывания на море или походы вообще. Насчёт донцов тоже неясно. Разинцы, по всей видимости, пили и в походах: в документах постоянно упоминается, как они, придя в какой-либо город, требовали вина. (Фабрициус о взятии разинцами города Чёрный Яр: «...захотели... и водки, и пива, объявили царские погреба своей собственностью и выпили всё начисто»). Хотя во время плавания, возможно, и не пили. По окончании похода, конечно, «отрывались».
Из романистов один Шукшин взялся оправдать пристрастие разинцев к вину некими высшими соображениями: «Где есть одна крайность — немыслимое терпение, стойкость, смертельная готовность к подвигу и к жертве, там обязательно есть другая — прямо противоположная. Ведь и Разин не был бы Разин, если бы почему-то — по каким-то там важным военачальным соображениям — не благословил казаков на широкую гульбу».
Какие такие жертвы приносили казаки и какие у их начальника могли быть соображения в том, чтобы его люди пропивали и за бесценок продавали своё добро? Он ведь их и в Персию водил, чтобы стали они состоятельными людьми... Более того, Фабрициус утверждал, что ни на какую гульбу Разин казаков не поощрял: «Как бы неслыханно этот разбойник ни тиранствовал, всё же среди своих казаков он хотел установить полный порядок. Проклятия, грубые ругательства, бранные слова — всё это, а также блуд и кражи Стенька старался полностью искоренить. Ибо если кто-либо уворовывал у другого что-либо хоть не дороже булавки, ему завязывали над головой рубаху и насыпали туда песку и так бросали его в воду». Правда, голландец писал это о втором пребывании Разина в Астрахани, а не о том, которое у нас сейчас происходит. Возможно, в первый раз он не так сильно требовал порядка. И всё же крайне маловероятно, чтобы он поощрял пьянство среди своих людей. Но и запретить при всём своём авторитете (если у него действительно уже был летом 1669 года непререкаемый авторитет) вряд ли мог. А сам?
Стрейс: «Однажды наш капитан Бутлер велел мне и остальным матросам приготовить шлюпку и отвезти в лагерь Стеньки Разина. Он взял с собой две бутылки русской водки, которую по прибытии поднёс Стеньке Разину и его тайному советнику, называемому обычно Чёртов Ус (Василий Ус. — М. Ч.), которые приняли её охотно и с большой благодарностью, так как они и их приверженцы не видели и не пробовали водки с тех пор, как стояли на воде. Стенька сидел с Чёртовым Усом и некоторыми другими в палатке и велел спросить, что мы за народ. Мы ответили ему, что мы немцы, состоящие на службе на корабле его царского величества, чтобы объехать Каспийское море, и прибыли приветствовать его светлость и милость и поднести две бутылки водки. После чего он сказал нам сесть и выпил за здоровье его царского величества. Каким лживым языком и с какой хитростью в сердце было это сказано, довольно известно из опыта. В один из последующих дней, когда мы второй раз посетили казацкий лагерь, Разин пребывал на судне с тем, чтобы повеселиться, пил, бражничал и неистовствовал со своими старшинами». Но тот же Стрейс писал, что Разин «держался скромно, с большой строгостью...».
У Шукшина сам Разин «даже когда бывал пьян, он и тогда мог вдруг как бы вовсе отрезветь и так вскинуть глаза, так посмотреть, что многим не по себе становилось. Знающие есаулы, когда случался вселенский загул, старались упоить его до сшибачки, чтобы никаких неожиданностей не было. Но такому-то ему, как видно, больше и верили: знали, что он — ни в удаче, ни в погибели — не забудется, не ослабнет, не занесётся так, что никого не видать... Какую, однако, надо нечеловеческую силу, чтобы вот так — ни на миг — не выпускать никого из-под своей воли и внимания, чтобы разом и думать и делать, и на ходу выпрямиться, и ещё не показать смятения душевного...».
Зачастую иные «порядки» страшнее всяких беспорядков. Стрейс: «В некоторых других вещах он [Разин] придерживался доброго порядка и особенно строго преследовал блуд. Случилось, что казак имел дело с чужой женой. Стенька, услышав про это, велел взять обоих под стражу и вскоре бросил мужчину в реку; но женщина должна была перенести иное: он велел вбить столб у воды и повесить её на нём за ноги. Она прожила ещё 24 часа, и голова её стала вдвое толще. Не было заметно, чтобы она испытывала сильные мучения, ибо не слыхали от неё крика, и она даже говорила разумные слова». Это было для тех времён обычное (как нам ни трудно это осознать) наказание, даже не слишком суровое, так как чаще женщин живыми закапывали в землю. Зато их не четвертовали...
Однако история, рассказанная Стрейсом, кажется немного странной. Казачьих жён в Астрахани не было. Какое Разину могло быть дело до интрижки казака с женой какого-нибудь горожанина, который сам мог просто поколотить неверную жену? Впрочем, мы опять не в силах понять людей тех времён. Может, Разин таким образом демонстрировал астраханцам «высокий моральный кодекс» казака. Или женщина всё-таки была не астраханкой, а чьей-то любовницей, привезённой из Персии? Не эта ли безобразная, ужасная история, претерпев сказочную метаморфозу, вылилась в поэтические истории об утопленной княжне? (У Чапыгина, конечно же читавшего Стрейса, Разин в Москве спасает закопанную в землю женщину — так сказать, уравновешивает одну другой. Что до утопления княжны — ожидаем следующую главу).
По рассказам голландцев получается, что Разин в первой своей астраханской эпопее велел казнить одну женщину и одного или нескольких своих же казаков. В русских документах об этом не упоминается, хотя все русские документы исключительно «антиразинские». Ну, может, были упоминания, да не сохранились. Оставим вопрос открытым. Может, кого-то из горожан какие-нибудь казаки убили в какой-нибудь драке или сами были убиты — неизвестно. Но никаких серьёзных вооружённых конфликтов точно не было — рассказов о Разине в Астрахани тем летом много, если бы какой-то подобный конфликт был, не могли все рассказчики пройти мимо него. Шукшин, однако, вводит боевую схватку: за грубую шутку с приношением шубы посланных Разиным шутов подвергли пытке, атаман послал отрад — отомстить.
«— Фрол!.. Руби их там, в гробину их! — кричал атаман. — Кроши подряд!.. — Его начало трясти. — Лизоблюды, твари поганые! Невинных-то людей?!
С ним бывало: жгучее чувство ненависти враз одолевало, на глазах закипали слёзы; он выкрикивал бессвязные проклятия, рвал одежду. Не владея собой в такие минуты, сам боялся себя. Обычно сразу куда-нибудь уходил. <...>
— А ведь это болесть у его, — вздохнул пожилой казак. — Вишь, всего выворачивает. Маленько ишо — и припадок шибанёт. Моего кума — так же вот: как начнёт подкидывать...
— Он после Ивана так, после брата, — сказал Стырь. — Раньше с им не было. А после Ивана ослабнул: шибко горевал. Болесть не болесть, а сердце надорванное...
— Никакая не болесть, — заспорили со стариками. — С горя так не бывает... Горе проходит.
— С чего же он так?
— Жалосливый».
В начале сентября «жалосливый» наконец отдал тяжёлые пушки, морские струги, знамёна, отпустил ещё нескольких пленных туркмен и собрался на Дон. Из сводки (ссылка на донесения астраханских воевод): «И отпустили их, казаков, из Астарахани к Царицыну 4 сентября в 4 день нынешняго 178-го году в их казачих в 9 стругах. А проводить их послали, чтоб они, идучи Волгою, никакова дурна не учинили, до Царицына жильца Левонтья Плохово, а с Царицына до казачья Паншина городка сотника астараханских стрельцов, да с ним человек 50 стрельцов. А на отпуске казаком Стеньке Разину говорили с великим подкрепленьем, чтоб они, из Астарахани и Волгою идучи, нигде никаких людей с собою на Дон не подговаривали... А на Чёрной Яр и на Царицын к воеводам писали, чтоб они казаков Стеньку Разина со товарыщи в городы не пускали и вина им продавать не велели, чтоб у тех городов со служилыми людьми ссоры и никакова дурна не было». (Видимо, не очень-то удавалось Разину строго держать дисциплину). Сообщалось также, что 37 астраханцев, бывших ранее с казаками, от них отстали (они отделались устным выговором). С Разиным ушли 15 служилых людей, двое подьячих и ещё несколько горожан. Всего ничего — зря боялся Прозоровский.