— Все мы трава в вертограде господнем, — уклончиво произнёс Семён.
— Трава — да разная! Один мирно растёт, а другой — что репейный куст расширился, всех округ себя глушит, чужой кусок заедает. А я средь вас — один огородник. Дай срок, я дурную траву повыполю! Князей, бояр, приказных, помещиков, попов — всех изведу! По всей России казацкий порядок начнётся!
— Если все казаками станут, кто хлеб будет растить? — не сдержался Семён.
— Не боись, найдутся пахари! Вспомни-ка, даже в Персии кой-кто в земле рылся. Никак, и ты тоже.
— Это от безделья, руки занять.
— То-то и оно: от скуки на все руки. Трудящий себе дело найдёт, а захребетников я к ногтю прижму. На земле — один царь, на небе — один бог, и всё, посредников им не надо».
У Шукшина разинский антагонист Минаев (уже прощённый за историю с княжной) всё пытается образумить атамана:
«— Ты же умный, Степан, как ты башкой своей не можешь понять: не одолеть тебе целый народ, Русь...
— Народ со мной пойдёт: не сладко ему на Руси-то.
—Да не пойдёт он с тобой! — Фрол искренне взволновался. — Дура ты сырая!.. Ты оглянись — кто за тобой идёт-то! Рванина — пограбить да погулять, и вся радость. Куда ты с имя? Под Танбовом завязнешь... Худо-бедно им с царём да с поместником — всё же они на земле там сидят... Ты им — непонятно кто, атаман, а там — царь. Они с материным молоком всосали: царя надо слушаться. Кто им, когда это им говорили, что надо слушаться — атамана? Это казаки про то знают, а мужик, он знает — царя. <...>
— Я других с собой подбиваю — вольных людей. Ты думаешь, их нету на Руси, а я думаю — есть. Вот тут наша с тобой развилка. <...> А мне, если ты меня спросишь, всего на свете воля дороже. — Степан прямо посмотрел в глаза Фролу. — Веришь, нет: мне за людей совестно, что они измывательство над собой терпют. То жалко их, а то — прямо избил бы всех в кровь, дураков». Идейный разговор состоялся и с Яковлевым, к которому Разин ездил в Черкасск, — и аргументация войскового атамана весьма убедительна:
«— Ты знаешь, на што ты идёшь?
— Знаю.
— Знаешь. Не маленький. Только не знаешь ты, что сгубишь все наши вольности донские... Не тобой тоже они добывались, не твоими голодранцами. Ты же, в угоду этим голодранцам, всё прахом пустишь, за что отцы наши, и твой отец, головы свои клали. Подумай сперва. Крепко подумай! Бежит с Руси мужик — ему хоть есть куда бежать, на Дон. Если он не душегубец прирождённый, не пропойца, мы завсегда его приветим, ты знаешь. Ты же сделаешь так, что мужику некуда будет голову приклонить. Лишат нас вольностей...
— То-то, я гляжу, приветили вы тут голодранцев-то! То-то приветили, приласкали — рожи воротите. На отцов наших не кивай — не тебе равняться с ими. Они-то как раз привечали. А вы — прихвостни царские стали. Мужика у тебя скоро из-под носа брать будут, вертать поместнику... Ты не увидишь. Ты пальцем не пошевелишь. А то и сам свяжешь да отвезёшь».
Лучше всего, пожалуй, вышло у Евграфа Савельева: обычно склонный к романтизации, тут он неожиданно трезв:
«Старец. (Обратившись). Как любишь ты народ! Любить его — святое дело.
Разин. (Задумчиво). Люблю-ль его? Да, я люблю... И в то же время презираю... За раболепство перед ним, тираном, деспотом московским!
Старец. (Строго).
Молчи, молчи, не презирай, —
Забит он, загнан и унижен.
Века, для выгоды ханжей,
Во тьме кромешной он коснеет.
Разин.
Народ я знаю хорошо, —
Давно к нему я пригляделся:
Где сила есть, успех, подачки,
Подарки, деньги, обещанья,
Туда он прётся, как шальной»...
Что касается Фрола Минаева — он только теперь выходит на сцену (правда, некоторые изыскатели считают, что он мог участвовать в персидском походе): когда в ноябре до Черкасска дошёл слух, будто Разин намеревается напасть на промосковскую партию, Яковлев сообщил об этом в Москву, а Минаева отправил к Разину, причём встретил его мятежный атаман не очень-то вежливо: «...всякие поносные слова говорил, и хотел его посадить в воду, и отпустил к Войску в Черкасский городок».
14 декабря атаман Иван Аверкиев докладывал в Посольском приказе (Крестьянская война. Т. 1. Док. 103):
«А как де они были на Дону в Черкаском городке, и до их поезду за неделю пришол с Царицына Стенька Разин на Дон в городок Кагальник, а с ним казаков с полторы тысечи человек. И сказывают, что ему в том городке зимовать, а тот де городок от Черкаского казачья городка 2 дни ходу, а от Воронежа далече. А которые торговые люди в судех с товары и всякими запасы ехали с верховых городов на Дон, и он их с теми запасы на Дон не пропустил, а держит у себя, чтоб тот торг для всякой живности у него был. Да и зимовых де казаков, которые поехали було к ним на Дон зимовать, он, Стенька, не пропустил, а сказал — буде де какие азовские люди на войско пойдут, и он де к войску на помочь и сам пойдёт. А ссылки де у него, Стеньки, с войсковым атаманом и с войском ни об чём не бывало. А слух де от казаков, которые при Стеньке Разине, носитца, что он, Стенька, на войсковых атаманов, на Михайла Самаренина и на Корнила Яковлева и на иных, которые в войску постарее, похваляетца, чтоб их известь, за то: для чего они на море его не отпускали и от того ево унимали... А стоит де он, Стенька, в городку Кагальнику смирно, задоров от него ни с кем нет, и казаков от себя в верховые городы не посылает...»
В том же документе — показания московского кречетника (было такое сословие, очень привилегированное — ловцы охотничьих птиц) Данилы Григорова: «И такой де у них (в Черкасске. — М. Ч.) слух есть, что он хочет их, атаманов и казаков лутчих людей побить, а сам, собрався, иттить в Запороги рекой Донцом...»
В ответ Посольский приказ 23 декабря 1669 года направил Войску наказную память (Крестьянская война. Т. 1. Док. 104): «А хочет де он, Стенька, идти в Запороги, а над вами, старшинами, учинить всякое дурно...» (как будто в Посольском приказе это не от самих же казаков узнали) и надо бы «над тем вором Стенькою Разиным со товарыщи за ево многие грубости и к великому государю за ево непослышание учинити промысл». У Злобина атаманы уже тогда хотели захватить Разина:
«Если заранее отогнать голытьбу, скопившуюся в Зимовейской станице, да выслать войсковую засаду, то можно легко схватить Разина дома и тут же, не мешкав, отправить его не в Черкасск, а сразу в Москву. Самаренин и Семенов заспорили: со Стенькой самим казакам не справиться, надо просить государя прислать на Стеньку стрельцов. Другие не соглашались, говорили, что нужно собрать в Черкасск казаков из верховых станиц, словно бы по вестям с Азовского или с Крымского рубежа, будто турки или ногайцы хотят напасть на Черкасск, и с теми казаками пойти на Разина в Зимовейскую станицу, чтобы разбить его своими силами».
Но ничего из их коварных планов не вышло, и не только потому, что никакой Зимовейской станицы не существовало, а потому, что многие их товарищи — если не они сами — исподтишка занимались инвестициями в будущий разинский поход.
Предположительно к этому периоду мог относиться упоминаемый в ряде документов эпизод: Разин не дал черкасскому попу денег на строительство церкви. Шукшин:
«— Дай на храмы.
— Шиш! — резко сказал Степан. — Кто Москве на казаков наушничает?! Кто перед боярами стелится?! Вы, кабаны жирные! Вы рожи наедаете на царёвых подачках! Сгинь с глаз, жеребец! Лучше свиньям бросить, чем вам отдать! Первые доносить на меня поползёте... Небось уж послали, змеи склизкие. Знаю вас, попов... У царя просите. А то — на меня же ему жалитесь и у меня же на храмы просите. Прочь с глаз долой!
Поп не ждал такого.
— Охальник! Курвин сын! Я по-христиански к тебе...
— Лизоблюд царский, у меня вспоможенья просишь, а выйди неудача у нас — первый проклинать кинешься. Тоже по-христиански?