Впоследствии, уже без Разина, по поручительству Фабрициуса несколько иностранцев (Бутлер и Термунд в том числе) уехали из Астрахани в Персию якобы для закупки лекарств. Фабрициус не побоялся поручиться головой за их возвращение. А потом и сам вызвался поехать с ответственным поручением в Тёрки — вербовать людей и закупать продовольствие. Назад он, конечно, не вернулся. Тут мятежники оказались чересчур доверчивыми. И, наверное, Фабрициус хорошо играл свою роль. Можно ли назвать его соучастником Разина? Пожалуй, да, вполне. Человек он был отчаянной смелости (хотя и сдался в плен) и авантюризма (почитайте его мемуары целиком) — как раз мятежникам под стать. (Что касается прекрасного нового корабля «Орел», которым командовал Бутлер: разинцы не сумели справиться с ним, и он много лет простоял в протоке Кутум, пока его не разобрали на дрова. Легенда, впрочем, гласит, что Разин его сжёг. Но зачем?)
После казней начался грабёж — или, с точки зрения новых властей, реквизиция. Фабрициус: «...они всё разорили и разграбили, а затем свалили в кучу...» Кого грабили? Алексинец: «В Астарахани де он, Стенька, торговых людей астараханцов всех переграбил и животы у них поймал»; «животы боярские и всяких начальных людей в том городе кремле пограбил же»; «и в церквах божиих образы окладные... поймал». По словам персидских купцов, их грабили «царицынцы и черноярцы». Сам Разин, вероятно, в этом личного участия не принимал: он велел выпустить из тюрьмы заключённых (без разбору), отпустить на волю «аманатов» — заложников (калмыков и татар — они ему были нужны: по словам Алексинца, Разин ещё в Царицыне «астараханских татар дарил и давал им шубы собольи и иные подарки, чтоб они с ним, Стенькою, заодно воровали») и отправился (надо полагать, с есаулами) в приказную палату. Там сожгли, как в Царицыне, документацию, холопов и должников объявили свободными.
Валишевский: «...он [Разин] пожелал, чтобы все бумаги архивов и канцелярий были сожжены, и объявил, что он сделает то же самое в Москве и даже во дворце государя. Казаки ведь не умели читать, и эти бумаги были для них бесполезны». Читать не умело подавляющее большинство населения, и дело тут не в полезности или бесполезности, а скорее в символическом действе. Тут же, впрочем, завели собственную канцелярию, и немалую: как впоследствии рассказывали участники мятежа, были и дьяки, и подьячие, и писари, и священники. Как и в Царицыне, ввели управление кругом, население поделили на тысячи, сотни, десятки. Не вполне ясен вопрос о дележе имущества. Фабрициус: «...награбленное добро было разложено по кучам, рассчитанным на 1000, на 100, на 50 и на 10 человек, а затем было приказано под страхом смерти явиться под знамя, чтобы получить свою долю добычи. Даже митрополита и генерала-воеводу [Львова] обязали получить свою долю от этой добычи. Я тоже был одним из получающих, но что творилось у меня на душе, одному богу известно». Долю был обязан получать каждый — «дуваны имали неволею» — так говорили впоследствии на допросах все астраханцы, получившие её, а историки за ними повторяют. Но, думается, дело тут не только в круговой поруке, которой Разин хотел всех связать, а в том, что люди, охотно бравшие чужое добро, потом заявляли, будто их к этому принудили. (Государственная казна была сохранена в одних руках, как и в Царицыне, и расходовалась исключительно на нужды войска).
Довольно запутанный вопрос о городских начальниках. Их, похоже, было несколько (не считая военачальников-сотников и т. д.). Фабрициус пишет, что одним из начальников был комендант кремля некто Карне, которому было 104 года, тем не менее он был весьма энергичен и верно служил новой власти. Больше никто эту фигуру не упоминает, но уж конечно Фабрициус её не выдумал — зачем бы? Причём именно Карне его отправлял в командировку, из которой тот не вернулся, и выдал ему пропуск — «верёвку с двумя нанизанными на неё пуговицами и с печатью атамана. Два узелка означали двух человек». Об этой верёвочке приходилось читать как о доказательстве неграмотности Разина — не мог пропуск выписать. Написать-то он, судя по всему, мог, да кто бы, кроме начальства и канцеляристов, смог прочесть? Любой канцелярист мог бы написать — да без толку. Скорее уж в пользу неграмотности говорит печать — вместо подписи. Но это не очень серьёзное доказательство. Вероятно, сам Разин такими вещами, как пропуска, вообще не занимался — для этого были специальные люди.
Бутлер сообщает, что в городе (уже после Разина) остались два градоначальника: Василий Ус и некий «Иванович», крещённый в русскую веру. Из комментария А. Г. Манькова к «Запискам иностранцев о восстании Степана Разина»: «Вторым лицом (до смерти В. Уса) был Фёдор Иванович Шелудяк. И хотя его отчество совпадает с тем, что указывает Бутлер, Шелудяк, как и В. Ус, происходил из донских казаков. Остаётся заманчивая возможность предположить, что крещённый в русскую веру Иванович, о котором говорит Бутлер, и Карне, комендант Кремля, о котором говорит Фабрициус, одно и то же лицо». Теперь, однако, считается, что Фёдор Иванович Шелудяк был крещёным калмыком (а донским казаком был Фёдор Наумович Шолудяк, не имеющий к первому отношения), так что речь всё-таки, видимо, о Шелудяке. По показаниям самого Шелудяка, был ещё третий начальник — казак Иван Терской. Были ли эти люди кем-то избраны или просто назначены Разиным — скорее второе, так как о выборах никто не упоминает. Впрочем, нам ли не знать, как легко большой начальник, каким был Разин, может сделать так, чтобы избиратели проголосовали за того, кого он им назначит.
За казну, как поведал Шелудяк, отвечали казак и горожанин: Лазарь Тимофеев и Федот Панок. (Часто пишут, что никакой казны в Астрахани не было, потому что накануне штурма Прозоровский наконец заплатил стрельцам жалованье. Но за что тогда отвечали Тимофеев и Панок? И воронежский воевода Бухвостов писал о казне аж в 40 тысяч рублей...) При Разине же, как показал уже цитированный нами запорожец казак Н. Самбуленко, состояли «старшина донские казаки Лазарко (Лазарь Тимофеев. — М. Ч.) да Мишко, да Чертёнок ясаулы да Ивашко Лях да с Рыбной сотник Ивашко Ковалевской с рыбинскими [острогожскими] казаки». Чертёнок — возможно, дядя Разина Черток, который давно повсюду сопровождал племянника.
После грабежей и дележа хозяйственная жизнь пошла довольно спокойно. Уцелевшие промышленники и торговцы занялись тем же, чем и ранее. Работы им тотчас прибавилось и денег тоже: Разин поспешно одевал, обувал, вооружал войско, платя, по-видимому, из захваченной казны. Дворянам, не выступившим против новой власти, оставили их земли и дома. Львова и митрополита Иосифа никто не «обижал». Разин, конечно, хотел, чтобы новая власть выглядела не бандитской. Уменьшили (но не отменили вовсе) количество налогов, высокий налог брался с питейных заведений. Шла бурная торговля с приезжими калмыками и татарами: покупали у них в основном лошадей и скот. В. М. Соловьёв в «Анатомии русского бунта» пишет о том, что для Астрахани с её развитой торговлей и ремёслами новые порядки были особенно привлекательны.
Продолжались ли после дня казней убийства, были ли попойки и «оргии» — тут не всё ясно. Бутлер о первом дне после падения Астрахани: «Предводитель сидел на улице, по-турецки скрестив ноги, как портные в Голландии и других местах, перед домом митрополита, или русского епископа, пил водку и был сильно пьян». Фабрициус: «Я собирался... отправиться к Стеньке, но он был страшно пьян, так что пришлось отложить всё до следующего дня. На следующий день я пришёл к Стеньке... он заявил, что у него похмелье, и велел подать ему чарку водки, что мне и пришлось сделать. Он вылакал две чарки, дал и мне одну...» А. Н. Сахаров: «Запрещал пьянство и разгул, а сам зачастую баловался вином и водкой, устраивал кутежи, пьяный творил неведомое, а потом наутро, проспавшись, стыдился дел своих, не смотрел людям в глаза».
Марций: «Дисциплина в его [Разина] лагере совершенно вывелась — его люди не воздерживались ни от убийств, ни от насилия. Распущенность и наглость, с которыми они оскверняли всё вокруг, становились знаком того, что за омерзительным началом последует омерзительнейший конец». Валишевский: «Ни атаман, ни его товарищи не забывали ради всего этого своих удовольствий, пьяные по большей части с утра до вечера и неистощимые во всяких скандалах. Казацкое правительство сорганизовалось специально для постоянной оргии и утопало в водке и крови». Стрейс: «Многие крестьяне и крепостные, чтобы доказать, кто они такие, приходили с головами своих владельцев в мешках, клали их к ногам этого главного палача, который плевал на них и с презрением отшвыривал и оказывал тем хитрым героям почёт вместе с похвалой и славой за их храбрость». Костомаров: «Три недели после того провёл Стенька в Астрахани и почти каждый день был пьян... Стенька, в угодность народу, разъезжал по городу, обрекал на мучения и на смерть всякого, кто чем-нибудь навлёк неудовольствие народа. Одних резали, других топили, иным рубили руки или ноги и пускали ползать и истекать кровью для забавы толпы... Беспрестанно астраханцы собирали круги, рассуждали, как и над кем бы им ещё потешиться. Кто им не потакал или хотел остановить их кровожадность, того забивали до смерти палками или вешали за ноги. Новички в козатчине, астраханцы были безжалостнее донцов». (Впрочем, даже по Костомарову, «астраханский народ озлобился до неистовства на всё, что принадлежало к высшему классу народа» не просто так, а «творил суд и расправу по справедливому принципу “кровь за кровь и муки за муки”»).