Нунчаки я носил за своим кушаком за спиной, а во время вынужденного безделья на струге, делал ими упражнения возле борта.
Отец, Фрол и другие казаки удивились «игрушке».
— Ты гляди ка, Фрол, какую себе штуку Стёпка смастрячил! И для чего она тебе? — спросил отец.
— Руки развивать, — сказал я. — Слабые они у меня, саблю держать. Да и шестопёр если взять, то махну пару раз, да и всё. А так. Тоже, какое-никакое, а оружие.
— Ну, тоже скажешь, — оружие… Что-то вроде нашего кистеня. Но лёгкие палки. Кистень бы сделал.
— Мне достаточно, — упрямо сказал я. — Надо будет, сделаю и кистень. Кистень не перехватишь, а эти, смотри как можно.
Я, мы были на берегу и готовились к ночёвке после ужина, крутнул палки несколько раз, завёл свободную за спину и перехватил её левой рукой, ударив освободившейся палкой снизу. Потом ещё раз крутнув, перекинул через правую руку со спины, перехватил и снова ударил. Получилось эффектно и Тимофей крякнул одобрительно.
— Ну, для сшибки с безоружными — пойдёт, — махнул он рукой. — Доброе дело. Привыкай, ладно.
Нунчаки, на самом деле — отличный развивающий гимнастический инструмент. От него и по голове получить было очень даже можно. Ловкость, сустывы и связки рук они развивали отлично. Да и мышцы тела работали от поясницы до плечевого пояса. В конце концов, нунчаки и кистень, это, по сути, одно и то же. Но если заехать по голове стальным шаром, то мало точно не покажется. А палками я получал, поначалу, довольно часто.
К Астрахани мы шли на вёслах семнадцать дней. Ветер дул юго-восточный, а потому паруса мы не поднимали. За семнадцать тренировочных дней я научил Стёпку довольно прилично прыгать на скакалке, отжиматься на кулаках тридцать раз, крутить колесо, кувыркаться через одну и две руки, с упором и без и с прыжком в длину. Подкачал ему пресс, немного растянул «шпагат». Научил трём боксёрским ударам. Ну, скажем так… Познакомил с тремя ударами.
Эти удары Стёпке понравились, и я показал, как их можно было отрабатывать, сидя на «банке» в струге. А что? Вполне себе упражненьице. Заодно, научил разным «каратэковским» блокам и их связкам друг с другом и с переходом от блока к удару. Это я подсмотрел у какого-то бывшего каратэковского старого мастера. А что? Плевал я через третьи сутки безделья, на недоуменные взгляды гребцов, оборачивавшихся на меня то и дело, переглядывавшихся и между собой, и посмеивавшихся в усы.
— Да, насрать, — говорил я себе улыбаясь в ответ на взгляды и улыбки.
Кроме развития тела, во время сплава от Царицына до Астрахани, я занимался ушивкой своей одежды. Вернее, той одежды, что подобрал мне отец. У меня шили обе бабушки и элементарные понятия кроя, я имел. Первым делом я понашил себе внутренних карманов в штаны, куртки, которых у меня сейчас было аж три пары.
Мелкие предметы, например деньги, обычный люд носил за щекой, а более представительные, в мошне, привязанной к поясу, которую ещё по-персидски называли гаман,или гомон. В таких же мешочках носили и обереги. Их, обычно шили и вышивали жёны и невесты.
Мне в карманах носить было, в принципе, не чего, но вдруг, появится какая монетка? Что, мне её в рот совать? Бр-р-р… Даже представить мерзко.
Видя, как я ушиваю себе одежду под «фигуру», Тимофей только крутил головой, но ничего не говорил. И то… Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не надоедало. А то я было пристал к отцу, чтобы он рассказал про свои походы и войну с турками за крепость Азов и сидение в ней. А ещё про мою мать и моих персидских родственников.
Атаман был не разговорчив и косноязычен. Командовать мог и делал это с удовольствием, а «лясы точить», не любил.
Кроме ночных тренировок, которыми я, впрочем, не злоупотреблял. Телу нужно было отдохнуть и восстановиться. Где-то я читал, что во время сна, человеческий организм продолжает работать, восстанавливая то, что за день растратил. Мозг проводит ревизию внутренних органов и наполняет их нужными для восстановления веществами и клетками.
После тренировки я пытался почувствовать эти процессы, но ничего внутри себя я не ощущал. Всё было, как обычно. Мой разум был точно таким же, как и Стёпкин. Даже как-то странно, казалось мне. Я же не обычный разум, а вторичный… Сторонний, как бы. А ничего сверхъестественного не мог. Обидно даже. Хотя, вру…