[2] Остан — административная единица в Персии.
[3] Скопец — оскоплённый, т.е. с удалённым половым членом.
[4] Тугра — каллиграфическая подпись султана или шаха.
Глава 14
Когда Тимофей увидел сундук, заполненный золотыми и серебряными монетами, он едва не сел там, где стоял. А когда узнал, как мы заработали такие «деньжищи», то, вероятно, разочаровался в выбранном им жизненном пути.
Он так и сказал:
— А голову-то тогда зачем подставлять под меч? Ведь деньга сама в руки падает!
Я промолчал и не стал ему говорить, что это не так-то просто, рисовать так. Ведь не каждому дано… Я, наоборот, поддакнул и сказал:
— А представь, ежели такими картинками разрисовать, допустим, тарель. За сколько её тогда можно будет продать?
— Ха! Такую тарель хозяин на стену повесит. Кто ж с такой тарели станет есть? Только царь-государь, если только.
— Пусть вешает. Нам то что. Можно и дырку специально сделать с обратной стороны, чтобы можно было вешать на стену.
— Сам, что ли рисовать станешь? Уместно ли?
— Могу обучить мастеров. Наладим щепной промысел[1] и станем расписывать по-своему. Можно и попроще виды писать. Цветы всяческие.
Про матрёшек я пока не стал говорить. Тимофей и так был ошарашен.
Как только Тимофей с пятьюстами казаками прибыл, так сразу Астраханский наместник прислал своего гонца с приглашением отужинать, как говорится, чем Бог послал.
Мы с Тимофеем взяли сундук с подарками, привезёнными из Персии и как шах с шахёнком, отец и мне привёз обновки, отправились к наместнику. Слонов только не было.
Кстати, в Астрахани хоть слонов не было, зато индусы присутствовали. Аж целое индусское посольство. Правда, сидевшее в ожидании царской воли в Астрахани с зимы. Очень колоритные индусы. Чёрно-синие лицом, в огромных чалмах и серьгами в носах и ушах.
Тимофей при встрече с наместником развел руками и с поклоном сказал:
— Извиняй, господин, но зипунов в этот раз мы с Персов не брали, торговлишка была скудной, а потому и подарки от нас скудны. Прими и не побрезгуй.
В сундуке оказался дорогой парчовый с золотом халат подбитый каким-то мехом, кинжал с самоцветными каменьями, пара пистолей, шкатулка, вероятно хорошо пахнущая, так как нюхал наместник её долго и остался, судя по всему, подарком доволен.
— Готовы ли ехать в Москву, Тимофей Иванович? — спросил наместник, когда они с атаманом поговорили о пяти сотнях казаков, прибывших в Астрахань.
— Кхе! — кашлянул Тимофей в усы. Ему понравилось, что наместник назвал его по имени и по отчеству. — Сам не поеду, ибо обещался учинить сыск воровских казаков по Волге-реке. Фрол, сын поедет, товар повезёт. Это ежели ты не отступился от своей поездки в Москву. Может и ну её, эту поездку?
— Никак не можно, — покрутил головой наместник. — Пришёл от царя приказ доставить срочно твоего сына под светлы очи царя Михаила Фёдоровича.
Репнин подошёл к сундуку, стоящему у окна, и, открыв, достал сложенный в конверт лист бумаги плотно исписанный убористым почерком.
— Не уж-то сам царь Михаил Романов писал? — подумалось мне. — Да, вряд ли. Дьяки и за царя пишут и за своей подписью отправляют.
Я ещё не до конца понимал происходящее со мной. Глубокое прошлое не укладывалось в голове. Я всё ещё жил, словно во сне или в бреду. То, что это не кома, я уже понял, но принять то, что меня закинуло в семнадцатый век я не мог. Хотя… Казаков, Астрахань, наместника я уже, фактически, принял. Но царь! Это же совсем другое дело! Мысль о том, что я могу увидеть настоящего царя, перехватывала моё дыхание, как только я к ней возвращался и сердце сразу начинало биться словно лошадь, сразу взявшая в карьер.
— Тут много чего мне о других делах писано, а о твоём, Тимофей Иваныч, Степане сказано следующее… Э-э-э… Вот…
— И того казака Степана Разина Тимофеева сына, что назвался братом шаха персов Аббаса сына Сефия и внуком шаха Аббаса сына Худабендиева от евоной дщери Дилрас Бану доставить в мой дворец на Москве-реке в Кремле незамедлительно со всеми бумагами и пергаментами, что есть у него в доказательство его правды.