Наместник почему-то посмотрел не на меня, а на Тимофея.
— Свезло тебе, Тимофей Иванович! Ох и свезло! Не сказали тебя тоже везти, значит пытать не станут. Расспросил я посла шахского и узнал у него, что была такая дщерь Аббаса Дилрас, а куда делась, посол не ведает. С мужем, дескать, пропала. Правда, кто ейный муж был он тоже не ведает. Но, сказывал, воин был знатный. Многих побил, тогда, Аббас, жалуется. Об том и написал я царю-батюшке. А ещё написал, что ты, дескать, проявил усердие и привел в Астрахань ажно пять сотен казаков, для войны с воровскими калмыками.
Тимофей склонился довольно низко.
— Благодарствую Борис Александрович. И прими в знак благодарности моей скромный дар в пять сотен персидских золотых.
Наместник в удивлении вскинул брови. Про золотые Тимофею намекнул я и попал с ними прямо в десятку.
— Золотые? А говорил торговлишка хилая.
— Это здесь Степан расстарался. Был у него тут свой товар, им и торговал.
— Знаю я его товар, — сказал, хмыкнув Репин. — Карты игральные с девками голыми твои казаки продавали. И где только взяли⁈ Кто у вас такой умелец девок голых писать? Галеры со стругами на реке — то хорошие рисунки. Весьма лепые. Сам купил одну. На доску приклеил и на стену повесил. Пошли покажу.
Наместник встал, вышел из пиршественного зала, где мы ужинали за большим столом, позвав нас с Тимофеем ладонью. Вышли и мы. То была спальная комната наместника и на самом видном месте висела моя картинка с корабликами, нарисованными акварельными красками на белом картоне примерно третьего форматного размера.
— Жене в Москву отправлю, — сказал Репнин.
— Тут рамка нужна. Как вокруг окон в теремах делают для украшения. Резные такие…
— Наличники, что ли? — спросил Репнин.
— Во! Точно! Наличники! — сказал я.
— Да-а-а… Пожалуй, с наличниками будет справнее. Можно и ставеньки сделать. Открыл, а там за окошком Волга со стругами, ладьями и персидскими галерами.
— Оригинально, — подумал я. — А в этом что-то есть. Оттого и рамка появилась, наверное.
— Кто у тебя малюет красками? — спросил Репнин.
— Есть один умелец, да не скажу. Ещё скрадёт кто.
— Да, ладно! Мне-то можно! Скажи!
Поняв, что наместник может обидеться, я не утерпел.
— Я это малюю, Борис Александрович.
— Ты⁈ — удивился наместник. — И девок ты?
— И девок я.
— На картах?
— На картах? Шайтан попутал.
— Не шайтан, а бес. А-а-а! Ты же нехристь!
Наместник стукнул себя по лбу ладонью.
— Ай-йа-йай! Креститься надо! Креститься!
— С чего вдруг? — спросил, нахмурясь, я. — То вера моих родителей.
— Ты тоже муслим? — спросил Тимофея наместник.
— Так и есть. Муслим, Борис Александрович.
— Мусли-и-им, Борис Алекса-а-ндрович, — передразнил Тимофея Репнин, растягивая слова. — Вроде русские люди, а обасурманились.
— У меня мать персиянка, — сказал я. — И, вообще-то, я подданный персидского шаха.
— Но отца-то крестили?
— Никак нет, господин наместник. Родичи мокшанской веры были, — сказал Тимофей.
— Идолопоклонцы⁈ Шаманцы⁈ — испугался Репнин. — И в Воронеже живут?
— Покрестились уже, — вздохнул Тимофей.
— Во-о-о-т, — удовлетворённо выдохнул наместник. — А ты, что же?
— А я в казаки ушел, — осклабился Тимофей. — А на Дону сплошные муслимы.
— С волками жить, по волчьи выть, — сказал я.
— Правильно, Стёпка, — похвалил Тимофей.
— Так он, говорите, персиянского двора, человек? — задумчиво произнёс наместник. — Так-так… И запись есть?
— И запись есть, — кивнул головой я.
— Покажи, — протянул он ко мне руку и посмотрел на мою кожаную сумку.
— Там по-персидски, — сказал я.
— Я посмотрю, а ты прочтёшь. Я знаю письмо персидское. Могу толмача позвать.
Достав кожаную папку с пергаментом, сложенным гармошкой и болтающейся внизу печатью шаха Сефи. От него у Тимофея тоже была подорожная. Вот с неё печать и слепили. Печать пришлось разобрать. Таких шерстяных ниток не нашли. А нитка нитке рознь. Если сравнить — моментально определится разница.
— Да-а-а… Вижу руку Сефия, — сказал Репнин, показав на тугру. — Читай.
Я прочитал.
— Верно читаешь. Значит ты перс. Подданный шаха Аббаса? А не побоишься веру поменять и сменить шаха на царя Михаила Фёдоровича?
Я внимательно посмотрел на наместника и усмехнувшись, спросил:
— А не бежим ли мы впереди лошади, Борис Александрович. Не гоже за царя думы думать. Будет день, будет и пища, сказано в писании. Мало л для чего царь всея Руси Стёпку Разина вызвал. Расспросит про Персию, да отправит восвояси. Дон сторожить.