Тяжело расставаться с волей. Но расставаться с жизнью еще тяжелее. 4 ноября были повешены Александр Квятковский и Андрей Пресняков. Их казнь повлекла за собой гибель Александра Михайлова. Михайлов, желая сохранить для потомков образы погибших товарищей, отнес в фотографию на Невском их карточки для переснятая. Придя в следующий раз за готовыми снимками, Михайлов попал в засаду и был арестован. Это случилось 28 ноября 1880 года.
Глава шестнадцатая
8 февраля 1881 года Вера Фигнер, а по паспорту Кохановская, быстрым шагом шла к себе на квартиру у Вознесенского моста, где жила теперь вместе с Григорием Исаевым. Холодно. Ветер швыряет в лицо охапки колючего снега. Веру пробирает насквозь, она бежит, воротником заслоняя лицо. А настроение хорошее. Ничего не скажешь, славно позабавились! Может, это и легкомысленно. Дворник наверняка был бы против. Но Дворника нет, а Андрей — человек горячий, не может терпеть, когда вокруг ничего не происходит. «Студенты слишком пассивны, надо их как-то расшевелить». И расшевелили. Собрались в актовом зале университета четыре тысячи Человек и — пошло-поехало. Профессор Александр Дмитриевич Градовский зачитал отчет университетского начальства, составленный из сплошных обещаний: студенты правы, им нужно дать больше свободы; система обучения нуждается в серьезном пересмотре; все это будет, но надо выждать, надо проявить благоразумие. И тогда-то появился этот студент на хорах:
— Господа! Из отчета ясно: единодушные требования всех университетов оставлены без внимания.
Нас выслушали для того, чтобы посмеяться над нами!
Шум, гам, крики:
— Долой!
— Тише!
— Дайте послушать!
— Нечего слушать! Заткните ему глотку! — визжал рядом с Верой какой-то благонамеренный студент.
— Что он кричит? — Вера повернулась К стоявшему тут же Суханову.
— Бог его знает. — Суханов протиснулся к студенту. — Послушайте, господин хороший, вы что, служите в Третьем отделений?
Tot, увидев перед собой импозантного офицера, растерялся:
— Нет. А с чего вы это взяли?
По манерам видно, — отрезал Суханов. — И вы лжете, что вы там не служите.
Благонамеренный попятился и скрылся в толпе.
А с хоров неслось:
— …Вместе с насилием нас хотят подавить хитростью. Но мы понимаем лживую политику правительства, ему не удастся остановить движение русской мысли обманом!..
Дальше пошла полная неразбериха. На сцене появляется сам Сабуров — министр просвещения.
— Господа, зачем же так волноваться?
— Долой!
— Вы же воспитанные люди!
— К черту!
Какой-то студент подбегает к министру и дает ему такую оплеуху, что ее слышно, несмотря на шум, всему залу. Щека министра багровеет. На мгновение зал стихает. Из толпы возникает лицо Желябова:
— Быстро расходимся по одному, — кидает он, проталкиваясь к выходу.
Вера спешит. До дома уже недалеко. А там жаркий камин (уж Исаев наверняка позаботился). Хорошо сесть к огню, вытянуть ноги…
Навстречу идет господин. Дорогая енотовая шуба, трость… Какая знакомая походка. Боже мой, неужели?
— Вера! — господин кидается к ней.
Нет, нет, они незнакомы. Вера спешит дальше. Господин — за ней. Вера ускоряет шаг, он тоже. Тяжело ему небось в енотовой шубе.
— Вера, ну остановись, ну я тебя прошу. Хоть на минутку. Ведь это же ты.
Вся нелепость положения в том, что признаваться вроде бы нельзя, а не признаться глупо. Она замедляет шаг.
— Допустим, я. Ну и что?
— Ничего. — Господин в шубе торопился все высказать. — Я просто очень рад. Я был уверен, что обязательно тебя где-нибудь встречу. И вот… Ты очень спешишь?
— Очень. — Но в голосе ее уже сквозит неуверенность. Все-таки господин в енотовой шубе ей не совсем чужой, в некотором роде родственник, хоть и бывший. А он уже уловил ее неуверенность.
— Да зайдем хоть на минутку в какой-нибудь трактирчик, чайку попьем, согреемся…
— Ну что ж, — решается она. — Зайдем.