И женщина не зальется в отчаянии слезами и не будет дотемна отмывать дощатый пол вольера от темных пятен и слипшихся, побуревших клочьев рыжеватого меха.
И пса не усыпят.
И когда пройдет почти одиннадцать лет, мужчина не пристрелит другого большого пса, во время грозы забравшегося в их двор — он пожалеет его и почему-то не воспримет как угрозу.
Выйдет к нему из дома с торопливо выуженным из холодильника куском колбасы и бесстрашно положит угощение рядом с нежданным гостем — забившимся в угол, ощерившимся от глубинного, первобытного страха. Потом сядет рядом с ним прямо на землю, и даже почешет прижатые тонкие уши, успокаивая. Принесет воды.
И ребенок, который постучится в их калитку через несколько часов в поисках убежавшего любимца, не будет задыхаться от крика, прижимая к себе тяжелое, скользкое от крови тело.
И через несколько часов придет снова — уже не сам, а с матерью. В руках у нее, сжатых до побелевших костяшек, чуть подрагивающих, будет блюдо с тортом. Тем самым, который она торопливо пекла, вкладывая в это действие всю любовь и благодарность, что затапливали в тот момент ее душу.
И потом они все вместе будут сидеть на просторной светлой кухне, пить чай с этим сладким до невозможности тортом, и слушать, как же много та собака значила для погибшего недавно отца мальчика. А толстый рыжий кот будет сидеть у нее на коленях, глядя, не мигая, в бледное лицо, и негромко мурлыкать.
Но это будет потом.
А пока на безлюдной ночной набережной просто сидела маленькая рыженькая девушка, сама почти ребенок, и улыбалась этому миру, щедро делясь тем светом, что в ней был. И своим, и тем, что ей подарил своей искренней, пронзительной благодарностью человек, который сейчас тихонько сидел в темной кухне над коробкой лекарств, робко заглядывал в нее и боялся поверить в то, что они действительно больше не нужны.
А мир улыбался ей в ответ. Он пил этот свет, это тепло, что ему отдавали, жадно черпал и никак не мог насытиться.
На противоположном краю города машина с лопнувшим на ходу колесом смогла затормозить и увернулась от стены.
И уставший провизор в круглосуточной аптеке вовремя нашел коробку инсулина.
Рассеянный мужчина, уже собираясь ложиться спать, вдруг решил еще разок заглянуть на кухню, и увидел-таки не выключенную плиту.
Маленьких, почти незаметных, но таких важных чудес становилось все больше. А света — все меньше. И мир, чувствуя, как иссякает этот поток, спешил.
Скрипнул истертый трос старенького лифта. Скрипнул, но выдержал.
Где-то за городом, на трассе, у пожилого водителя кольнуло сердце, перебив неожиданно острой этой болью дыхание, но отпустило. И он в очередной раз пообещал себе после этого рейса пойти к врачу, а мирно спящие за его спиной почти полсотни пассажиров так ничего и не заметили.
И к врачу он действительно пойдет, а врач, хмурясь, будет высказывать, что нельзя так себя не беречь. Ведь чудо же, что с вашим, уважаемый, анамнезом, до сих пор…
Порхали, все ускоряясь, руки юной пианистки, и мелодия — живая, удивительная, взлетала к небу.
Вечно занятой парень внезапно вспомнил, что снова так и не позвонил своему старому отцу, и все же взял в руки телефон. Да, уже ночь, но вдруг он еще не спит? Он не спал. И потом где-то в далеком маленьком селе старик бережно положит так неожиданно зазвонивший телефон, и, улыбаясь, тихонько вытрет слезы. Он будет искренне счастлив даже этим минутам.
Мир черпал все больше, все быстрее, и эти изменения ускорялись. Их становилось все больше и больше… А потом света не осталось. И волшебство закончилось.
Где-то на трассе завизжали тормоза и раздался звук удара.
Света согнулась от оглушившей этой боли, которую она почувствовала, как свою. Сквозь сжатые до скрипа зубы вырвался тихий всхлип.
А мир обиженно отстранился от нее. Как же так, ведь ты же могла? И это тоже могла?..
Ссутулившись, на краю набережной сжималась в комочек худенькая фигурка девушки. Солнечные рыжие волосы потускнели, а под глазами легли темные тени. Она обессиленно прислонилась к огромному черному псу, сидящему рядом, и пес смотрел на нее с жалостью. Бережно лизал ей лицо.
— Ну, не ругайся, ты же знаешь, что так надо. — Светочка гладила мягкую черную шерсть, вяло пытаясь отстраниться от вездесущей слюнявой пасти. — Иногда достаточно совсем чуточки, а иногда вот так. И все равно ведь мало.