Теперь платье, висевшее на плечиках в узком шкафу, смотрелось плоским и пустым. Как сброшенная змеиная кожа — сухая и безжизненная. Ассоциация была неприятной — змей он не любил. Впрочем, как и они его.
А вот ботинки — удобные и прочные, хорошо притоптанные по ноге, были на месте. И легкий комплект снаряжения, который она надевала, отправляясь в лес или на охоту, тоже остался на месте. Как и рюкзак со всем содержимым.
Эти вещи он или покупал ей сам, или помогал выбирать, поэтому точно знал об их существовании, и то, что они остались на месте… Хорошо или плохо? Понять это мужчина пока не мог.
Проверить, что пропало из остального, и пропало ли вообще, было сложнее — девочка все же давно была достаточно самостоятельной, и виделись они далеко не так часто.
Зато еды в квартире почти не было — несколько банок консервов, крупы, масло. Только то, что могло храниться долго.
И холодильник был пуст — тщательно вымыт и отключен.
Знала? Знала. И готовилась. Только вот к чему?
То, что она не поделилась с ним своими планами, а они явно было, и, судя по всему, вполне продуманные, неприятно царапнуло. Не хотела беспокоить или не доверяла? Или решила сунуть свой любопытный нос в какую-то авантюру, и затаилась, чтобы не получить по ушам? Или ее тоже, как и…
А вот этот вариант мужчина даже самому себе не хотел озвучивать. Нет никакого «тоже».
Тогда все произошло сразу, и ощущалось это совсем по-другому. Сейчас же он был уверен, что ребенок — этот его ребенок, последний — жив. Еще жив. И хотя нить, связывающая с дочерью, заметно истончилась, а в последние дни, казалось, и вовсе медленно бледнела, слабея едва ли не с каждым часом, она еще держалась. И была крепка.
Не тоже. Все не так, как в тот раз.
А это давало надежду, что шансы все же есть. А если их нет…
Мужчина раздраженно дернул молнию на своем рюкзаке, раскрывая его содержимое. Интересное, надо признать, содержимое.
Если их нет, то он вполне сможет создать их сам.
* * *
А Рите снилась степь.
Бескрайняя, широкая, она безмятежным травяным морем катила волны ковыля и шелестела тысячами трав. Эти травяные волны лились одна за другой бесконечным потоком, подкатывались к подножью редких холмов и разбивались, расплескивались обиженно. Вскипали разноцветной пеной диких степных цветов, яркими брызгами разукрашивающих пологие склоны. Огибали эту преграду и лились дальше — к самому горизонту.
На холмах же горели огни.
Ветер трепал алые полотнища пламени над высокими кострами, а те злились и плевали в него жгучими искрами, ругаясь сухим щелкающим треском прогорающего дерева.
Дым от костров был темным и душным. Он поднимался причудливыми клубами и тянулся над степью, то почти касаясь венчиков травяных стеблей, то взвиваясь, как вставшая на дыбы лошадь, и все не кончался. Летел, завиваясь клубами. Истончался до почти прозрачного, но оставался бесконечным.
А по другую сторону шумела река. Настоящая, живая, та, что проложила свой путь и сквозь зелень высоких берегов, и через бурый гранит скал. Она гремела и рычала, цепляясь за взрезающие ее водяную плоть камни, вскипала на них пеной и летела дальше, наслаждаясь этой своей свободой. Дикой и первозданной.
Рита смотрела.
Она видела эту степь и эту реку с вершины одного из холмов, а за ее спиной трещал костер, почти опаляя своим жаром. Легко стучали по туго натянутой расписной коже — и вовсе не лосиной, но человеческой — сухие старческие пальцы, выбивая идеальный в своей хаотичной неправильности ритм.
Он поднимал откуда-то из глубин души безумную, дикую радость и завораживал. Пугал и побуждал бежать, лететь отсюда. Как можно дальше, до самого неба, упавшего своим раскаленным добела краем на эти пепельно-зеленые волны.
Спасаться.
От чего?
Рита не знала. Она слушала степь. Многоголосый рассказ ее, в котором шелестели травы и пела где-то в обжигающей, раскаленной солнцем вышине невидимая глазу птичка, глухо шуршали чешуйки змеиных кож и топотали о сухие комья земли когтистые лапки тощей лисицы, бегущей где-то у самого горизонта за нитью вкусного запаха.
Слушала и почти понимала ее — этот сбивчивый шепот рассказа о ветре и охоте, о вечерней росе, поившей особой силой горькие травы, о вкусе пепла, летящего в землю от прогоревших костров.