— Рассказывай.
Душевный порыв ее не оценили — Анна раздраженно дернулась, сбрасывая ладонь.
— Оставь меня в покое. Уходи.
Голос у нее теперь звучал устало и надтреснуто. Мария вздохнула. Устроилась поудобнее, понимая, что сидеть ей здесь предстоит долго, ведь оставить приятельницу в таком состоянии одну ей просто не позволила бы совесть.
— Ничего, я посижу. Потом ты мне расскажешь, что там у тебя случилось, и мы придумаем, что с этим всем делать. Вместе.
— Ну и дура.
Мария равнодушно пожала плечами.
— Какая есть.
Некоторое время они сидели молча, почти в полной тишине, лишь иногда прерываемой тихими всхлипами. Подругу было искренне жаль, поэтому Мария была настроена решительно.
Нужно подождать, пока та немножко оттает и успокоится? Что ж, хорошо. Значит, подождем.
Ждать пришлось не так уж и долго.
— На меня он внимания не обращал совсем, — охрипший от тихого плача голос зазвучал неожиданно, и Мария, успевшая погрузиться еще не в полудрему, но уже близко, встрепенулась. — Думаешь, ты одна ходила туда, к его подопечным? Меня тоже посылали. Давно, правда. И недолго. А я так наделась…
На разоткровенничавшуюся подругу Мария смотрела с удивлением. Неужели она имела какие-то планы на их неприступного коллегу?
Мужчина, конечно, довольно красив. Образован. И обеспечен — платили ему значительно лучше, чем остальной прислуге. Да и положение его в этом доме все же было особенным.
Но вот чего-чего, а такой неожиданной, почти детской влюбленности от этой свободолюбивой хохотушки она не ожидала.
Анна вскинула заплаканные глаза и Мария осеклась. Злость — тихая, старая. Вызревшая. Замешанная на безысходности и какой-то звериной тоске.
Раньше такого выражения лица у нее никто, пожалуй, и не видел. Да какое вообще видел или не видел — Мария даже не предполагала, что эта легкомысленная, добрейшая душа вообще может испытывать подобные эмоции!
— Думаешь, я в него влюбилась, да? Дура ты. Я сбежать отсюда хочу. Хотела. Надеялась, что он поможет, увезет. Не вышло.
Внезапно.
Вот такого поворота она точно не ожидала.
— Надеялась, что если не мне, не другому кому, так хоть тебе, дуре, повезет. Жалко же тебя. Крутишься ведь, как белка в мясорубке, стараешься, но ничего вокруг не видишь. А он ни на кого никогда не смотрел. Слова через губу цедил. Мы для него, — Анна горько скривилась, махнула рукой, — мы для него не люди вообще. А к тебе он был добр, и это все заметили. А ты… Ты же вообще ничего не видишь. Безмозглая.
Разговор вышел совсем неожиданным и довольно неприятным. Хотя и познавательным. Но сознание уцепилось за странность, которая была, пожалуй, самой странной на фоне всех остальных.
— Зачем сбежать? Тебя же тут никто не держит. Не нравится — всегда же можно уволиться. Зачем такие крайности?
Сидящая напротив женщина расхохоталась, и смех у нее был злым и каким-то бесшабашным.
Неприятным.
— Я же говорю, что ты дура. Сколько ты уже тут, а? Помнишь хоть?
Мария открыла было рот, чтобы ответить, и осеклась. Помолчала, стараясь собрать память в кучку, но кучка эта рассыпалась, разбивалась на отдельные мысли, и они тут же раскатывались во все стороны. Путались. Захочешь поймать, а не поймаешь.
Нервно повела плечами, прогоняя невольный озноб. Да сколько же, и в правду?
Простой вроде бы вопрос, и ответ на него понятен, но…
— Я не помню.
Голос ее звучал растерянно. Даже испуганно.
— Я приехала сюда… Три года назад. Да, точно. Три. Или… Я ведь недавно здесь. Значит меньше? Полтора? Год? Нет. Больше. Точно. Или меньше… Ань, — в голосе ее теперь отчетливо звучал страх, — Ань, а я не помню. Совсем.
А вот теперь и ей стало не по себе. И зябко. Почему-то было очень зябко, просто до дрожи.
Пытаясь согреться, она обняла себя руками, но теплее от этого не становилось.
На свою подругу свою она смотрела со страхом и немного с надеждой. Хотя… Какая она ей подруга? Похоже, что и правда дура — та Анна, что сидела сейчас напротив, была ей совсем незнакомой. Чужой. И вовсе не такой милой, как она привыкла воспринимать свою напарницу.