Сейчас это была совсем не легкомысленная девица, которая могла болтать без умолку обо всем на свете и вместе с тем ни о чем, жадно собирать сплетни и жить, как казалось, одним лишь любопытством.
Эта Анна, незнакомая, казалась старше. И злее. И не было в ней сейчас ни капли легкомысленности или наивности. Или жизнерадостности.
А вот злости хватало. Как и ненависти — глухой, темной, пропитавшей ее насквозь. И как же она раньше этого не видела? Где все это пряталось? И почему?..
— Здесь само место проклято, и мы живем тут, как… — Она замялась, подбирая слова. Мотнула головой куда-то вверх. — Да как те же кошаки там, наверху. Ты хоть раз выезжала отсюда, а? Ну давай, давай. Отвечай. Выезжала за пределы усадьбы?
Кафельная стена, к которой Мария сейчас прижималась спиной, неприятно холодила кожу сквозь тонкую ткань платья. И то ли от этого холода, то ли от страха, по телу пробегала мелкая дрожь.
Глупости ведь. Что за дикие вопросы? Выезжала. И совсем недавно — в банк, перевести деньги за кредит. Кредит… А на что хоть у нее этот кредит? Но…
Недавно, да.
Только вот когда?
Анна тем временем, немного успокоившись, поднялась. Поправила платье. Склонилась над широкой хозяйственной раковиной и долго, отфыркиваясь, умывалась, холодной водой сгоняя с лица припухлость от слез. И воды напилась прямо из-под этого же крана, черпая ее ладошкой. Вытерла лицо.
Повернулась к так и сидевшей до сих пор на полу Марии.
Сейчас она выглядела практически такой же, как и обычно — безмятежная, расслабленная. Очаровательное в своем безмятежном легкомыслии лицо, почти на грани милой девичьей глупости лицо. Разве что чуть бледноватое.
А вот немного нервный и даже раздраженный смешок, вырвавшийся у Анны, которая сейчас с интересом рассматривала, как растерянно сжималась на полу в жалкий комочек ее напарница, из этого образа выпадал.
— Какая же ты дура.
Не обращая больше внимания на Марию, не сводившую с нее испуганных глаз, Анна равнодушно подошла к двери и открыла задвижку. Беззвучно выскользнула за дверь, и, уже прикрывая ее, обернулась, тихонько шепнув напоследок:
— Десять лет. Десять. Дура.
Мария остекленевшими глазами смотрела на теперь уже окончательно закрывшуюся дверь. Бред? Точно ведь все это какой-то бред.
Просто с Анной что-то не так, вот она и ведет себя странно. Говорит… странное.
Только вот почему-то эти десять лет, о которых та сказала, никак не шли из головы. Ну разве такое возможно? Глупость какая-то. Мария же точно знает, что работает она здесь не так давно. И в город, раскинувшийся всего в полутора часах езды от усадьбы Солодовской, она много раз ездила.
Деньги вот переводила, точно же переводила. Банку, кажется, да… И покупала… что-то.
А что?
Из прачечной она вышла не сразу — после разговора этого Мария чувствовала себя настолько разбитой и дезориентированной, что сил подняться просто не было.
Но мысли, им порожденные, оставить в той комнатке не получилось. Они возвращались снова и снова, роились, множились. Морочили. Разделялись на отдельные кадры и сценки, вспышки-воспоминания, которые вроде бы и органично вписывались в общую картину, но все равно вызывали какое-то гадкое послевкусие неправильности.
От этих мыслей начинала болеть голова, а внимание соскальзывало, плыло, с готовностью переключаясь на что угодно — лишь бы другое. Не это все.
На работу вот, на простой их быт.
На того же Арсена, о котором после того неприятного разговора с напарницей Мария невольно стала чаще вспоминать. И думала о нем не как о потенциальном кавалере, вовсе нет — он ей совсем не нравился и даже немного пугал.
Но ведь интересный же человек, несмотря на свои бзики. Общаться с ним, просто общаться и ничего более, она бы не отказалась — в этом большом доме с кучей прислуги примерно ее же возраста Марии почему-то было одиноко.
И когда Анна, общение с которой ее раньше тяготило, отдалилась, одиночество это стало и вовсе нестерпимым. Острым. А она сама… Ей все время хотелось куда-то бежать, что-то менять — что угодно, но чтобы здесь и сейчас. Что именно? Она и сама не знала.