Рисунка не было. Она несколько раз перетрясла блокнот и перебрала все содержимое тумбочки, но тот пропал.
В душе плеснуло обидой и разочарованием. Как же, это получается, Анна забрала свой подарок? Да еще и не просто забрала, а вот так внаглую влезла в чужие вещи, пока хозяйки не было в комнате? Как бы она ни относилась к легкомысленной вроде бы напарнице, но такого поступка от нее все равно не ожидала, ведь хоть та и была немного нагловата, чужие границы все же соблюдала.
А если… О том, где этот рисунок хранился, знали все, как минимум, в их комнате. А вот о другом рисунке, сделанном Анной именно для нее, не знал никто.
Остальные соседки по комнате где-то задерживались, и Мария, пользуясь моментом, заглянула уже в свой шкаф. Там, в самой его глубине, между коробкой с обувью и старенькой дорожной сумкой, с которой она когда-то приехала сюда, в стопке старых книг лежал другой Аннин рисунок — портрет самой Марии.
Этот портрет вызывал в ней противоречивые чувства. Мастерски выполненная миниатюра была хороша и реалистична. Но глядя на свое же лицо, очерченное легкими касаниями карандаша, Мария испытывала… Пожалуй, беспокойство.
С простого клетчатого листка смотрела одновременно и она, и не она. Вроде бы и ее лицо, и ее черты, но вот это выражение… Совсем не ее. У нее ведь никогда и не было в лице ничего такого — хищного, дерзкого. По своей натуре Мария была тихой и сдержанной. Еще и эта прическа…
Короткая стрижка, почти пикси, которая, если верить видению Анны и остро заточенному карандашу в ее руках, Марии удивительно шла. Но никогда она таких причесок не носила, и этот образ бередил ее душу, вызывал протест — необъяснимый, но категоричный.
Рисунок этот Анна отдала ей когда-то давно, пошутив еще, что если она, Мария, когда-нибудь решит что-то радикально изменить в своей жизни, то вот ей готовая идея. Напутствие такое тогда показалось странным, а рисунок оставил на душе невнятную тревожность.
Анна же, глядя на ее растерянное лицо, тогда лишь рассмеялась. И предложила убрать «работку» эту куда-нибудь подальше — пока душевно до таких идей, так сказать, не дозреет.
В шкаф, в старую книжонку с пожелтевшими, истрепанными по краю страницами, рисунок отправился тогда же, под внимательным взглядом его автора, и никто ни о том диалоге, ни о самом этом рисунке больше не знал — свидетелей этому разговору не было, и девочкам она его так ни разу и не показала.
И вот этот рисунок остался на месте.
Сидя прямо на полу, возле открытого шкафа, Мария снова смотрела на него, и снова испытывала то же странную тревожность от того, насколько неправильной она здесь получилась. Слишком… Всего в этом рисунке, пожалуй, было слишком.
Листочек снова вернулся в книгу, а книга — вниз, на дно шкафа.
И все же, почему Анна оставила именно его, забрав все остальное? Намекала на те свои странные идеи? Или просто решила подшутить напоследок? О том, что о листочке этом могли просто забыть, Мария не верила — слишком Анна любила свое хобби, и никогда не забывала о своих картинках.
А остальные? Те, что дарились другим девочкам? Рыться в чужих вещах она не хотела, решив дождаться прихода соседок и просто спросить у них.
Ведь в том, чтобы поинтересоваться, забрала ли и у них тоже свои презенты оказавшаяся такой вероломной подруга, нет ничего странного, правда?
Подходящий случай выдался чуть позже. Когда девочки, оживленно обсуждая очередную сплетню об Арсене, собирались ко сну, Мария выбирала момент для своих вопросов.
— Девочки, а Анна насовсем уехала, не знаете?
Хихикающие на своей половине комнаты подружки примолкли. Удивленно переглянулись. Повернулись к ней.
— Она что-то говорила такое, что вроде бы уволиться хочет. Не помню точно, но краем уха слышала.
— Аня? — голос Милы, самой младшенькой из всей прислуги, звучал немного растерянно. Она с непониманием смотрела на Марию, настороженно замершую на своей кровати. Хмурила светлые бровки, что-то вспоминая. Переглянулась со своей подружкой, и та ответила ей практически таким же растерянным взглядом. — Аня уехала, да. Уехала ведь?