— Нет! Пожалуйста, не надо! Так нельзя! Теперь здесь так нельзя…
Голос дрожал от подступивших слез, и Рите было страшно. Хотя она и понимала, что ей, лично ей, ничего здесь не грозит — ни сейчас, ни потом, но страх все же был. Сжимал сердце ледяными щупальцами и выбивал дыхание, наполнял тело противной мелкой дрожью, которую не могло прогнать даже жаркое полуденное солнце.
Степь жалостливо вздохнула, качнув серебряной волной ковыля, и снова погладила, утешая, его мягкими шелковыми нитями.
Конечно нельзя. А раз нельзя, то значит не будем. Сейчас не будем. Тсс! Только не плачь, не рви же сердце той, что так долго тебя ждала.
Из сухой, спеченной земли перед ней проклюнулся тонкий росток. Он рос, тянулся ввысь, на глазах становясь все выше и крепче. Крылышками раскрылись тонкие фигурные листики, а на стрелке стебелька набух бутон. Налился соком, и с легким шелестом раскрылся яркими алыми лепестками мака.
Заворожившись этим маленьким чудом, Рита замерла, сама не заметив, как успокоилась, а ветер высушил мокрое от слез лицо.
Чудо. Маленькое степное чудо, созданное лишь для нее одной. Боясь спугнуть волшебство, Рита осторожно потянулась к безмятежно покачивающимся на ветру лепесткам и, затаив дыхание, коснулась их прохладной шелковистой поверхности. Улыбнулась восторженно.
И в радости этой тонули, бесследно истаивая, воспоминания о том, что вызвало ужас. Зачем же пугать дитя?
Степь наблюдала за ней.
Степь была довольна — дитя, такое шумное и пугливое, удалось успокоить. Утешить и отвлечь такой простой игрушкой. Хорошо. Правда, истощенная за бесконечные века одиночества земля потратила на это маленькое волшебство все те крохи силы, что обретенное дитя принесло сегодня в дар.
Волшебство… Степи было горько. Когда-то она могла до небес поднимать бесконечные земляные валы, ограждая и защищая многочисленных детей своих, выводила для них на поверхность прозрачные ледяные ручьи из самых недр своих и поила своей силой — щедро, не зная границ.
Заботливо укрывала толстым земляным одеялом тех, чей путь завершился, и веками оберегала их покой.
Теперь же… Цветок покачивался среди крохотного островка, оставшегося от бескрайнего травяного моря. Подрагивал тонкими лепестками.
Крохи. Жалкие, едва теплившиеся крохи — все, на что хватило даже не ее собственной силы, а заемной, принесенной с даром. Слабый дар, хоть и искренний.
Печальный вздох ее качнул серебристые венчики ковыля, склонив их к самой земле. Ну ничего — будет кровь, и будет сила. Все вернется.
Рита радостно засмеялась. Ее переполняло счастье от ощущения удивительной целостности, о которой она раньше даже не подозревала. Оно пьянило и кружило, манило ветром и просторами. Звало небом, что раскаленной добела чашей накрывало удивительную эту землю.
Счастье.
Удивительное счастье просто жить и ощущать многообразие жизни вокруг.
А дитя… Дитя вырастет и окрепнет. Примет свою суть, и для него откроется весь мир. Откроется и покорится, ибо сила тех, кто благословен степью, самим сердцем ее, безмерна. Нужно лишь принять этот дар…
Примет.
* * *
Впервые за всю историю «Королевской мебели» работников ее отпустили пораньше. Даже не просто отпустили — разогнали по домам, буквально выпихнув из офиса как замороченных людей, так и растерянных, ничего не понимающих младших.
А вот старшие разошлись сами. Что сегодня произошло или, вернее, что сегодня не произошло, они как раз знали хорошо, поэтому на хозяйку стаи смотрели с опаской.
Закрыв дверь на замок, Тамара опустила уличные ролеты и выключила верхнее освещение, погрузив офис в полумрак. Вернулась в свой кабинет.
Вытащив из сейфа кейс с камнями, скрупулезно пересчитала заполненные. Выматерилась — грязно, забористо, мешая площадную брань на пяти языках, поминая и Зофку эту проклятую, и ее прихоти, и вечно голодное дерево-артефакт, что годами живет в при ней, как присосавшаяся пиявка, и тянет, тянет…
— Жаль, что это не заклинание — получилось бы оригинально.
Тамара метнула злой взгляд на Андрея — тот стоял, прислонившись к дверному косяку. Смотрел.