А Татьяна смотрела на нее с благодушной улыбкой, словно видела что-то, что было понятно лишь ей одной. И это что-то ей определенно нравилось.
А потом дождь закончился, и Татьяна вызвала такси. Одежда была восхитительно сухой, а балетки, которые — она же точно помнит, что после этого заплыва по мокрой улице они начали разваливаться — абсолютно целыми. И тоже практически сухими.
Из того магазинчика Рита увозила в такси удивительное чувство покоя и целостности души. А еще — обернутый плотной, немного шершавой бумагой ящик, в который Татьяна осторожно сложила небольшой сервиз из того же фарфора, тонкого и полупрозрачного. Она бережно окутывала каждую вещь хрустящей рисовой бумагой и слой за слоем засыпала содержимое ящика мягкой древесной стружкой.
Рите казалось, что от легких прикосновений хозяйки того странного лавки фарфор даже не сиял — светился. И почти оживал.
А в офисе, куда она вернулась после непредвиденно затянувшейся поездки, на нее обрушились крики начальницы, недовольной этой задержкой. Еле слышное, но от этого не менее обидное шипение девочек из соседнего отдела, обсуждавших ее глупость. Недальновидность и транжирство.
Ну как же — накупить каких-то тарелок на пол зарплаты? И вот куда они ей? Что, будет из костяного фарфора «Мивину» вечерами хлебать? Все же знают, что она даже не готовит дома. И мужика у нее нету, чтобы перед ним хвост пушить, столы накрывать. Мышь глупая.
Рита держалась, стиснув зубы и чувствуя, как ломается, крошится росточек того хрупкого счастья, поселившегося в ее душе. А волшебный свет, которым поделилась с ней та удивительно добрая женщина, исчезал. Пойти и поставить их на место? Устроить скандал и испортить отношения… Нельзя.
А ведь они в чем-то действительно правы. Вот зачем ей этот набор? Дома она почти не бывает, можно сказать, живет на работе. Любоваться?
Последней каплей стало, когда Любовь Григорьевна, их главный бухгалтер, важно подплыла к ее столу и, склонившись к ее уху, доверительно так сказала:
— Риточка, девочка, вы вернитесь туда, в тот магазин, где это чудо, — чуть кривоватый палец с длинным наманикюренным ногтем брезгливо ткнул в сторону ящичка, вызвавшего такое бурление в офисном болоте, — вам продали. Попросите его обратно принять, а деньги вернуть. Вы же чек сохранили?
Смотрела Любовь Григорьевна участливо, сочувствующе, явно сомневаясь в том, что маленького Ритиного умишки могло хватить на то, чтобы банально взять чек за дорогую покупку. Вот горе же какое, быть такой глупенькой!
И Рита взорвалась. Первый раз за все то время, что она работала в «Королевской мебели», господи, название-то какое пафосное, она повысила голос. Она почти рычала. Зато, похоже, таки смогла донести достопочтенной Любови Григорьевне информацию о месте, где ей следует хранить свое ценное мнение, и кошельках, в которые она может безнаказанно совать свой, бесспорно, важный, раз уж он настолько длинный, нос.
Досталось и остальным. Всем этим любительницам пошипеть за спиной, пообсуждать «Мивину», мужиков и бесталанность.
И странное дело — хотя Тамара Ивановна не могла не слышать развернувшегося в офисе шторма, из своего кабинета она тогда так и не вышла. А Риту, которая была уверена, что после всего этого ее просто уволят, вместо этого неожиданно оставили в покое.
Только вот того волшебного света в душе больше не осталось.
Дома она, конечно, пожалела о своей покупке. И даже думала, если честно, действительно вернуться в «Звонкий фарфор» — извиниться и вернуть заветный ящичек, который теперь жег руки, вызывая чувство вины. Перед кем? Она не знала.
Но фарфор убрала подальше.
Так стопка удивительно тонкой посуды и поселилась у нее на самой дальней полке, чтобы иногда попадаться на глаза и вызывать чувство какой-то необъяснимой тоски по утраченному чуду.