Безмолвная фигура так и стояла у проклятой скамьи, смотрела на гостью этого места. Ждала.
А деревья вокруг — старые, видевшие все, что тогда происходило, продолжали шептать, сбивчиво рассказывая о том, чему когда-то были свидетелями, и гостья слушала их рассказ.
О том, как когда-то давно молодые влюбленные приходили сюда, в этот уединенный уголок, и как сидели они, обнявшись, на этой самой скамье. Говорили. Мечтали. Строили планы на будущее, видевшееся им тогда светлым и безоблачным. И как однажды между ними вспыхнула ссора — глупая, отвратительная.
Ужасная.
К большому валуну у самого края этой полянки Рита подходила осторожно, даже с опаской. Присела рядом с ним на корточки, коснулась ладонью земли, и та, согретая солнцем за долгий, по-летнему жаркий день, была теплой. И живой.
А вот то, что было спрятано в ней — нет.
Бледная женская фигура неслышно подплыла к ней и замерла совсем рядом. Подняв голову, Рита встретилась с ней взглядом. Подернутые бледной дымкой глаза даже сохранили свой цвет — темно-синий, насыщенный. До сих пор красивый.
Вкус ее крови земля помнила до сих пор, и он был горек. Так горек, что земля жаловалась, выплескивала свой гнев и обиды, делилась ими — щедро, давно устав держать их в себе.
И горечью этой тоже поделилась — Рита ощутила этот призрачный соленый вкус на своих губах. Соль, полынь и пепел.
Неправильная кровь, которой землю напоили тоже неправильно. Насильно.
Жизнь, оборванная тем, кто не имел на это права, не ко времени и не к месту, должна была быть совсем другой.
И будет.
С тихим стоном дрогнула земля под ладонями. И снова. Она поднимала к поверхности то, что не одно десятилетие ее заставляли скрывать, и сквозь невысокую щетину газонной травы проступили кости. Пожелтевшие, истрескавшиеся, они были покрыты ошметками уже практически истлевшей плоти и клочьями ткани.
Давно уже не белой — буро-серой.
И тонкие пряди волос. Грязных, спутанных. Они были похожи на паклю и ничем не напоминали ту роскошную иссиня-черную гриву, стыдливо прикрывавшую хрупкие плечи мертвой.
Земля не хотела оставлять себе ни частички — она слишком устала от этого соседства, ведь свое последнее пристанище это тело должно было найти совсем не здесь. Это место и эта земля были слишком живыми, чтобы безнаказанно соседствовать с мертвым.
Последним на поверхность выбросило проржавевший нож, и Рита устало вздохнула — изголодавшаяся земля на это избавление от останков тянула силы из нее, и теперь в теле поселилась предательская слабость. Подняла голову, посмотрев на ту, что замерла рядом.
Бледная фигура все так же неподвижно стояла радом. Смотрела на ощерившийся желтыми зубами череп.
— Я не знаю, если честно, что делать дальше. Твои… твое… — Сущность повернула свое бледное лицо к ней, и Рита замялась. Бояться обидеть того, кого уже давно нет? Глупо, наверное, но слова она все равно подбирала старательно. И откуда-то знала, что тень эта, оставшаяся от жившего некогда человека, была благодарна ей за эту тактичность. — Тебя найдут. И захоронят наконец там, где тебе будет хорошо. И спокойно.
Сущность благодарно склонила голову, качнув черным шелком волос. В перерезанной шее снова что-то хлюпнуло.
— Но как тебя отсюда отпустить, прости, я не знаю. Не умею.
А взгляд у нее, хоть и безэмоциональный, неподвижный, а все равно тяжелый. Муторно от него. И зябко. Или это так ощущается близость мертвой души?
Хрупкая белая рука, расчерченная тонкими линиями алых потеков, снова приподнялась, потянувшись к своим же останкам. Хотя нет, не к ним — к ножу.
Замерла над ним, не касаясь сгнившей уже рукоятки, чуть дрогнула. Провела вдоль лезвия бледной ладонью, словно лаская, и резко сжала кулак. А вот ногти у нее, как только сейчас заметила Рита, были неправильными. Мало похожими на человеческие — вытянутые, заметно заостренные, они маслянисто поблескивали на свету.