Криком — надсадным, отчаянным, полным ужаса и нечеловеческой боли.
Она сама не поняла, как взвилась на ноги, как закружилась, оглядывая растянувшийся до края неба безмятежный травяной покров. И как метнулась к месту, где он был иным, неправильным — плети трав извивались и хлестали, со свистом рассекая воздух. Шуршали и шипели, змеями опутывая то, что лежало на земле. Бесновались.
Растерянная, Рита замерла у этого локального очага безумия, смотрела беспомощно, не понимая, что нужно делать. И нужно ли?
А крик звенел, то срываясь на ультразвук, то скатываясь в надсадный в хрип. Он взмывал над землей и, казалось, отражался от перевернутой чаши неба и падал обратно, оглушая и вызывая одно только желание — свернуться в клубочек и как можно плотнее зажать уши, чтобы только не слышать его.
На земле, внутри этого травяного кокона, что-то шипело. Тянуло гарью — нехорошей, той самой, что бывает на пожарах, когда огонь собирает свою жатву жизнью и кровью.
Когда же крик этот оборвался, наступившая за ним тишина показалась ей ошеломляющей. И громкой. Громче, чем звенел до этого сорванный в муке голос. Громче, чем все, что она когда-либо ранее слышала.
Травы опали.
Заскользили, расходясь в стороны и выравниваясь с тихим шуршанием. Поднялись, как ни в чем не бывало, снова став частью безмятежных этих волн — мирных, совсем неопасных.
А вот тело, оставшееся в сердце распавшегося кокона, сначала показалось Рите мертвым — свернувшееся в жалкий клубок, оно было неподвижным и не дышало. Но вот худые руки дрогнули и медленно опустились, открывая голову.
От раны не осталось и следа — изящная шея снова была целой, а глаза, не затянутые белесой дымкой, обрели удивительно яркий васильковый цвет.
Лежавшая на земле девушка смотрела растерянно, похоже, абсолютно не понимая, как она здесь оказалась. Оглядывалась недоуменно. Протянула руку к возвышавшимся над головой колосьям степных трав. Коснулась стеблей и тут же испуганно отдернула пальцы.
Ага, хмыкнула про себя настороженно наблюдавшая за ней Рита, то есть что-то, да помнит — незнакомка резко села и теперь опасливо рассматривала свои ногти. Абсолютно обычные, к слову, ногти, коротко остриженные.
Человеческие.
И платье ее тоже снова было целым. И чистым, словно она не лежала сейчас на земле, и не лились на него до этого кровавые реки из рваного горла.
Васильковый взгляд остановился на так и стоявшей напротив нее Рите.
— Ну, привет. Похоже, тебя немного подлатало, да?
Черные брови нахмурились, а руки тут же метнулись к горлу — туда, где раньше зияла рана. Коснулись неверяще, ощупывая.
Всхлипнула. И тут же обеими ладонями зажала себе рот, испуганно глядя на Риту.
Та тихонько хмыкнула. Нет, ну надо же? Как орать так, что небо дрожало, так ее ничего не смущало, а теперь вот сидит, смотрит в ужасе, словно и не она перед этим оглушила едва ли не все живое в округе.
— Я пойду к огню, — махнула в сторону ближайшего холма. — Насидишься, успокоишься — подходи.
Отвернулась от так и оставшегося сидеть посреди этой травяной безмятежности существа, и устало побрела к холму, что манил теплыми сполохами костра. Измученная сложным переходом и слишком долгим для живого человека соседством с нежитью, она всей душой мечтала сейчас об этом тепле.
Подъем на холм дался в этот раз непросто, и шла она на чистом упрямстве. Рите казалось, что за те дни, что она не приходила в эту степь, он словно бы подрос — стал и выше, и шире, так что к вершине она шла чуть ли не целую вечность.
Зато у костра появился шатер. Он стоял немного в стороне от огня, возвышаясь над ним своим молочно-белым остроконечным куполом, и ветер игриво трогал завесу приоткрытого полога. Заглядывал внутрь, восторженно исследуя скрытое полумраком пространство под плотным белым шелком. Удивлялся, не понимая, что оно такое, но искренне радовался новой игрушке.
Радость его Рита ощущала, как свою, а он делился с ней запахами. Дерево и ткани — разогретые, почти прокаленные жарким солнцем. Чуть припыленные меховые шкуры, устилавшие пол шатра. Легкая нотка металла от медного кувшина. И свежесть прозрачной ледяной воды в нем.