Конечно, оставлять эту душу и дальше витать там, у зарытых когда-то наспех костей было нельзя. Ведь сущности, привязанные к месту своей гибели, боли, меняются и перерождаются. И этой души изменения тоже уже успели коснуться — Рита знает. Рита видела.
Хм, отпустить? Помочь уйти за грань, чтобы возродиться снова… Дитя мое неразумное, ты так добра и щедра, но пойми — пока в этой приблудившейся к их огню душе столько боли и злости, грань ее не пропустит. Так что злости ее, ненависти, пусть она и была в своем праве, нужно перегореть. Переплавиться.
Да, можно и здесь. Костры высоки и сильны, так что жара их хватит если не на все, то на многое. Видишь, изменения уже начались? А вот очистится ли эта душа настолько, чтобы грань наконец приняла ее, зависит лишь от нее одной.
И от того, захочет ли она сама отсюда уйти.
Но этого степь своей человеческой подопечной уже не сказала.
— Ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь. Это место для тебя безопасно. Вот, — Рита махнула рукой в сторону шатра, — тут можно жить. Это для тебя.
— А он?
Элла опустила руки на колени. Переплела пальцы, сцепив их в замок. Смотрела настороженно. А вот лицо ее неуловимо изменилось — заострилось и словно потеряло часть красок — еще не серая восковая маска, но уже близко.
— Что будет с ним?
И голос стал ниже, медленнее.
Собеседница ее лишь пожала плечами.
— Умрет? Не спрашивай, как — я не знаю. Но земля не упустит того, что ей было обещано, а ей обещали его жизнь и его кровь. Как именно она решит забрать свое? Ну, червяков тех она просто перемолола, а тут тот же червяк, просто побольше.
Гнев таял, и лицо Эллы снова становилось безмятежным.
И более живым.
А еще — очень-очень счастливым. Она улыбалась, мечтательно прикрыв глаза, и если не знать, что именно делало ее такой счастливой, то картинка получалась прямо идиллической.
И все же Рите было ее жаль. Разве в том, что она стала такой, есть ее вина? А урод этот, который с ней такое сотворил, действительно заслужил свое наказание. И оно будет. Будет таким, чтобы увильнуть от него, откупиться жирной взяткой не получилось.
Степь была довольна. Она прислушивалась к мыслям сидящих у костра двух существ, и мысли их ей были по вкусу.
Да, она не ошиблась — игрушка действительно вышла чудная.
И крайне полезная.
Глава 30
За новенькой Мария наблюдала насторожено. На первый взгляд девочка держалась вполне естественно для тихой маленькой сиротки, которой она представлялась. Вежливая, послушная. И просто раздражающе робкая — словно она все время боялась кого-нибудь разочаровать или обидеть.
Угодливая.
Вот с угодливостью этой, как казалось Марии, та явно переигрывала, но засечь что-нибудь, что точно подтвердило бы эти догадки, никак не получалось.
А еще с плохой памятью. Марина то и дело путала имена окружающих, тут же сбивчиво извинялась со смущенной улыбкой, а Марии, которая за ней пристально наблюдала, казалось, что та что-то пытается прощупать. Выведать что-то, связанное с именами. Или кем-то из людей, которые тут работали. Или не работали?
Но о своих сомнениях она не говорила никому — ни соседкам по комнате, ни, тем более Вадиму Александровичу. Зачем? Все остальные ведь, казалось, не замечали ничего странного или неестественного — ни в чем, и в этом тоже. Жили, работали. Сплетничали в свободное время, с удовольствием перемывая косточки начальству и хозяйке. Друг другу.
Одно и то же, изо дня в день.
Привычный мирок был до отвратительного стабилен, и эта его незыблемость в последнее время почему-то особенно раздражала.
Что изменилось? Она даже сама себе не могла ответить на этот вопрос, но что-то в привычном окружении вдруг начало цеплять. И бесить.
Все чаще вспоминалась Анна и тот их последний разговор. Странный и… пожалуй, понятный, ведь сейчас Анну она понимала, как никогда. И нет, вовсе не ту Анну, которая была всем знакома и привычна, а ту, что, похоже, успешно скрывалась все это время под маской беззаботного легкомыслия.
Правда ведь, слишком уж это постоянство, царившее в доме, было… фальшивым. Неестественным. И чем больше она размышляла над тем, что в тот день сказала ей Анна, тем резче ощущалась царившая вокруг фальшь, и тем сильнее грызло ее невнятное беспокойство, причину которого поймать никак не получалось.