И собственная эта беспомощность злила.
Но она молчала. И не просто молчала, а всеми силами старалась держаться естественно и беззаботно — интуиция криком кричала, что нельзя, ни в коем случае нельзя показывать свои сомнения или недовольство. Ведь раз всех вокруг все устраивает, то и она должна быть такой же, как обычно? Довольной и спокойной. Безобидной.
О странностях в поведении новенькой никому не говорила она по той же причине — раз другие ничего не замечали, так зачем же она будет выделяться? Подставлять девчонку и себя саму? Так что каждый вечер Мария безмятежно смотрела в холодные льдисто-серые глаза управляющего, с самым честным видом рассказывая, как у них все отлично.
Маринка работает, исправно выполняет все задания. Старается. И радуется такому хорошему месту.
Как и должна.
Вадим Александрович чуть хмурился, но кивал благосклонно. И отпускал.
А новенькая в доме освоилась действительно быстро. И если первые дни к ней присматривались все обитатели поместья, то уже к концу первой недели ее пребывания здесь она стала полностью своей.
И вот уже управляющий перестал заглядывать с неожиданными проверками и поручениями, а горничные с удовольствием принялись сплетничать вместе с Мариной, а не о Марине. И даже вечно недовольный всем на свете повар не устоял перед ее обаянием, так что «мелочь тощая, и в чем там только душа держится» получала еще и вкусные гостинчики с кухни.
Марию же, которой приходилось всегда и везде таскаться за ней прицепом, эта суета жутко раздражала. Она слишком любила тишину, которой с появлением в доме Марины вдруг почти не осталось, и даже вкусняшки, которыми новенькая с ней щедро делилась, ситуацию не исправляли.
А потом Марина начала задавать вопросы.
Сначала осторожно и очень издалека.
О доме и правилах в нем. О начальстве. Хозяйке. О людях, здесь работающих. Кошках и Арсене, зорко следившем за ними.
Осторожно пыталась выпытать что-то об Анне.
И поездках в город.
Гостях, изредка навещавших хозяйку.
Вопросы эти Марию утомляли, и иногда от этой болтовни у нее даже начинала болеть голова. Резко и гадко. Виски сдавливало тугим обручем боли, и она закрывала глаза, спасаясь от света, становившегося вдруг таким ярким, что терпеть его становилось просто невозможно.
А Марина смотрела. Внимательно и даже, кажется, с некоторым сочувствием. В такие минуты она сразу же замолкала и терпеливо ждала, пока напарнице ее станет легче. И тот миг, когда боль эта внезапная отступала, угадывала безошибочно, словно точно знала, когда эта вспышка проходила. И снова заводила разговор, но уже о другом.
О том, что не провоцировало эти приступы.
Связь между некоторыми вопросами, с невинным видом задаваемыми новенькой, и той изматывающей болью, выбивающей из головы все последующие мысли вокруг поднятой в разговоре темы, Мария засекла сразу. Как и то, что с каждым таким новым приступом последующие наступали словно бы чуточку позже, раз за разом понемногу сдвигались, оставляя… Оставляя сознанию чуть больше свободы.
Давая возможность что-то вспомнить. И обдумать.
Засечь то, на что она раньше даже не обращала внимания, поймать наконец какие-то нестыковки и даже удивиться их осознанию…
А Марина сосредоточенно шныряла по дому.
Нет, со стороны это было, наверное, почти незаметно, ведь она никогда не слонялась без дела и не заглядывала с коварным видом карикатурного шпиона во все двери. Но… Исполнительная, услужливая Маринка с радостью хваталась за любые задания, и особенно за те, которые позволяли под благовидным предлогом заглянуть в ту часть дома, где она еще не была.
Столько ходить Марии до этого никогда не приходилось. Обычно задания им всем раздавали рано утром на весь день, а дела по дому планировались таким образом, чтобы работникам не приходилось по несколько раз на дню мотаться из одного конца усадьбы в другой. Рационально и удобно для всех.