Учитель заглянул в хорошенькое личико девушки и подумал: «Разве жениться, в самом деле, на Малиновке, ведь поповна-то уж больно лицом не подходяща, а с Малиновкой, может быть, мы и без Фемистокла счастливы будем?»
Геннадий Иваныч колебался минуту и вдруг, просветлев лицом, обнял девушку и шепнул ей на ухо:
— Ну, Малиновка, я не прочь жениться на тебе, но только тебе надо подучиться. Придётся начинать сначала. Приходи завтра в десять часов, к Косому оврагу.
Малиновка замерла от счастья. Вокруг было тихо. Лес не шевелился. Только с мокрого листка падала порой, как сорвавшийся жук, тяжёлая дождевая капля.
Дикарь
Темнело; читать без свечей становилось затруднительным, а зажигать огни не хотелось. Самбурову стало скучно. Он надел чёрную войлочную шляпу, взял ружьё и вышел из избы. Он прошёл селом, обогнул гумна и направился было к озеру, где часто садились, возвращаясь с просов, утки; ему хотелось развлечься охотой, но на дороге он передумал и свернул по направленно к усадьбе Кастрицыной.
Дмитрий Сергеевич (Самбурова зовут Дмитрием Сергеевичем) совсем молодой человек, невысокий, но кряжистый; у него бледное худощавое лицо; его тёмные глаза глядят недpyжелю6нo, и в минуты гнева в них загораются волчьи огоньки; его рыжеватые волосы коротко подстрижены, а тёмные брови порою как-то перекашиваются, что придаёт лицу тоскующее выражение, какое бывает у человека, одержимого мучительным и неизлечимым недугом. Самбуров два года тому назад ушёл со второго курса естественного факультета и отправился сельским учителем в глубокую провинцию, удивив этим всех своих товарищей и знакомых, хотя там и считали его человеком диким, решительным и необузданным.
Самбуров шёл полем. Был вечер; солнце уже скрылось за холмом, и поле наполнялось прохладою; высокая рожь шуршала созревающими колосьями; розовые облака бежали по небу, лёгкие и прозрачные, прорываясь, как папиросная бумага; над синей рекой, потемневшей уже около берегов, вставал туман, но звезды ещё не загорались. Самбуров шёл к усадьбе Кастрицыной и думал: «Увижу ли я Анну Николаевну? Выйдет ли она ко мне?» Его томило сомнение; он нервно пощипывал маленькие усики и сшибал прикладом ружья придорожные лопухи.
Дмитрий Сергеевич знаком с Анной Николаевной всего три месяца, но, тем не менее, она завладела всем его существом, и он не в силах стряхнуть её иго.
Да, не в силах. Это своего рода болезнь; образ молодой женщины преследует его всюду. Он закроет глаза и видит её лицо; он прислушается к шуму полей и слышит её шёпот; он спит и ласкает её, во сне. Эта пытка ужасная и нестерпимая; так больше продолжаться не может.
«Надо выяснить наши отношения», — подумал Самбуров, и его брови точно судорога перекосила. «Чего выяснять, — ответил он сам себе мысленно, — ясно, что она меня больше не любит. Теперь она всюду ездит с Тумановым».
Самбуров вздохнул; он уже приближался к усадьбе Кастрицыной. В поле темнело; рожь шумела тише; ярко окрашенные зарёю тучки темнели, как увядающие цветы; трава искрилась росою; в небе загорались звезды. Усадьбы ещё не было видно: она пряталась за невысоким холмиком, но уже давала о себе знать: со стороны холма тянуло дымком, и раздавалось мычанье телёнка; там гоготали гуси, и пронзительно вскрикивал павлин. Бабий голос, сердитый и скрипучий, как немазаное колесо, настойчиво звал, очевидно, купавшегося Митьку, называл его паршивцем и сулил спустить с него три шкуры.
Сердце Самбурова мучительно заныло. Хорошенькое личико Анны Николаевны преследовало его воображение, и он думал: «Она меня не примет, опять скажет, что нездорова. Поиграла и будет!»
Самбуров поспешно метнулся во ржи. Он увидел Анну Николаевну и Туманова: они ехали в шарабане навстречу Самбурову. Анна Николаевна, полная и эффектная брюнетка с выпуклыми бровями и яркими губами, правила, натянув пунцовые вожжи.
Туманов, белокурый и изящный мужчина, в серой паре и серо-стальном цилиндре, обнимал молодую женщину, улыбался и что-то говорил. Самбуров видел, как сверкали из-под усов его белые зубы. Караковая лошадь семенила задом и бойко выбивала ногами. Шарабан пронёсся мимо Самбурова; на него пахнуло запахом сильных духов.
— Чувству приказывать нельзя, — услышал он голос Туманова, — чувство — это молния…
Самбуров больше ничего не мог расслышать; шарабан летел как птица, и лошадь сильно била ногами. Он выглянул изо ржи. Шарабан был уже далеко; металлическая пряжка на шляпке Анны Николаевны мерцала как огонёк. Самбуров посмотрел ей вслед, побледнел, улыбнулся и пошёл по направленно к усадьбе. Он решился где-нибудь дождаться её возвращения и переговорить с нею. «Интересно знать, — подумал Самбуров, — как она объяснит своё поведение?»