Иногда вспоминали погибших ребят. Но надрыва, при котором рыдая бьют себя в грудь и разрывают тельняшку, непрестанно повторяя: «На его месте должен был быть я!» — не наблюдалось.
Черт его знает, может, мы и вправду так очерствели душами, что нас уже ничем не проймешь? Русский человек вообще крепче любого другого при всей своей сентиментальности и прочим ностальгиям. «Афганский синдром», а потом и чеченский не достигали у нас такого накала, как пресловутый вьетнамский у американских ветеранов. Вероятно, потому, что советский, российский человек не привык жить в роскоши и, попадая на войну, не совсем уж лишается всех удовольствий жизни, что так милы янкесам. Что в принципе человеку на фронте надо? Чтобы пищу подвозили вовремя, чтобы поменьше стреляли и относительная чистота, без которой, если нет возможности, и так можно прожить. Остаться бы в живых, прийти домой целым и невредимым — высшее счастье, о котором только мечтается. все остальное — как повезет. Вернулся с операции, в баньке попарился, налопался от пуза — и спать, чтобы не дергали неурочными подъемами. А если уж выпивка случайно появилась — вообще лафа!
Вот так мы примерно и жили тогда, ожидая приказа на дальнейшие действия. Потом стали появляться родители. Как они добирались до нас — одному богу известно. Разные они были. Кто-то умолял вспомнить, где, когда и как исчез его сыночек, кто-то кричал и угрожал всеми смертными карами, если тут же не представят пред очи его любимое чадо. После нескольких тяжелых разговоров я старался не попадаться родителям на глаза. Свое дело выполнил, как мог, большинство пацанов сберег, а что сам целый остался — так это карма. Вины за собой я не ощущал. В конце концов есть замполиты, или, как они теперь называются, офицеры по работе с личным составом. Вот пусть и отдуваются, у них языки длинные. А мне своих забот хватает.
Все же однажды увернуться не удалось. Эта мать приехала откуда-то из-под Тулы и уже неделю безуспешно пыталась найти хоть упоминание о сыне, хоть одного его сослуживца. Но у нас он не служил, это я знал точно, зря она искала. И поэтому, когда женщина неожиданно появилась передо мной в проходе между палатками, я, поняв, что разговора не избежать, как можно добродушней сказал:
— Мамаша, нет здесь вашего сыночка. Поищите в других частях. Вот через час машина пойдет, я поспособствую, чтобы вас довезли.
Она, всматриваясь мне в лицо красными от слез глазами, протянула картонный прямоугольник.
— Посмотрите, Христа ради! Может быть, вспомните?
Сам не знаю, почему, я взял эту фотографию, вгляделся, держа ее на ладони. Обычный черно-белый снимок. Конопатый парнишка, только-только получивший «парадку» и сфотографировавшийся по этому поводу, чтобы послать карточку родителям и оставшейся дома девчонке. Глупый салага, такие сотнями гибли под пулями чеченских снайперов, горели в танках на улицах Грозного. Генералов бы туда, в огонь, политиков, которые отдавали преступные приказы, стремясь чужой кровью отмыть свои миллионные барыши от продажи чеченцам всего, что можно было продать. Где он сейчас, этот паренек?
И вот тут я почувствовал что-то. Вернее, неожиданно понял, что мальчишка жив, ранен, но не серьезно и сейчас находится в госпитале в Моздоке. Из подбитого бронетранспортера он успел выпрыгнуть, но «камуфла», в кармане которой были документы, сгорела, а сам парень после контузии плохо помнит, кто он. Причем о Моздоке я подумал уже не подсознательно, а просто в той стороне, где находился контуженный парень, других госпиталей, кроме моздокского, больше не было. Странное получилось ощущение. Будто прочел об этом во вчерашней газете…
Так отчетливо я понял все это, что тут же выложил матери полученные каким-то сверхъестественным путем сведения. Сначала она не поверила, все умоляла сказать, где ее сын, почему его прячут? Может быть, от горя немного повредилась рассудком. Но я уже действовал, движимый уверенностью в своей правоте. В сторону Моздока шла небольшая колонна, и мать удалось пристроить на грузовик. С этой же колонной ехал по делам прапорщик из нашей роты и должен был через пару дней вернуться. Его я попросил помочь женщине добраться до госпиталя.
Я почти сразу забыл о странном случае с фотографией и был просто поражен, когда вернувшийся прапорщик рассказал, что все именно так, как мне привиделось. Парень действительно с легкой контузией лежал в моздокском госпитале, и врачи тщетно пытались выяснить его личность. Со временем, конечно, это прошло бы само. Но приезд матери стал тем необходимым стрессом, который вернул солдату память.
Этим вечером я достал тщательно запрятанную бутылку ставропольской водки, позвал своего доброго приятеля старлея Сашку Загайнова, и под скудную закуску мы выпили за возвращение еще одного потерянного защитника Отечества. Подробностями я с Сашкой делиться не стал. Самому нужно было во всем разобраться…