— Какая наглость! — возмутилась Маниже. — К тебе же никто не обращался, а ты, как горох в похлебке, суешься во все разговоры. Знаешь что, паршивая девчонка, у тебя еще молоко на губах не обсохло, я с тобой церемониться не буду.
— Помолитесь богу, пошлите проклятье шайтану. Наргес-ханум, уйдите отсюда, — сказала Биби-ханум.
Со слезами на глазах Наргес вышла.
— Если моя жизнь была счастьем, то ослиную жизнь можно назвать раем. Один бог знает мои мучения. Полюбуйтесь, как я живу! Ну разве я могу оставаться в одном доме с этой цыганкой?
— Не обращайте на нее внимания, это подействует лучше, чем сто плетей, — ответила гостья.
Маниже продолжала прерванный разговор:
— Так вот, ханум, я была у бассейна и вижу: Наргес бьет себя по голове и кричит: «Идите сюда, Мешеди умирает!» Ханум, чтоб вам не знать горя, побежала я, вхожу в комнату, гляжу, Мешеди извивается, как змея, тяжело дышит, запрокинул голову, стиснул зубы, побледнел, как кислое молоко, нос его вытянулся, как палка, дыхание сперло. Я побежала за зеркалом и поднесла к его губам. Что со мной было! Я била себя по голове, рвала на себе волосы. Не приведи господи никому такое. Потом я размешала в воде немного святой земли, которую вы привезли из Кербелы, и хотела напоить мужа, но невозможно было разжать зубы, и святая вода текла мимо рта. Я закрыла ему глаза, подвязала челюсть и послала за Шейхом Али. Выдав наличными двадцать туманов, я поручила ему похоронить Мешеди Раджаба. Тело покойного, ханум, не пролежало и двух часов. Сейчас его, должно быть, уже похоронили.
Маниже передала кальян Биби-ханум.
Кивнув головой, гостья вновь завела разговор:
— Каким добрым человеком он был, царство ему небесное. Быстро дух его отлетел, пусть он удостоится милосердия аллаха. А наш-то покойник ведь несколько дней пролежал!.. А сколько лет, ханум, было Мешеди Раджабу?
— Клянусь жизнью, он был еще молодым, довольно крепким. Бывало, вспоминал, что, когда убили шаха, ему было сорок лет, а с тех пор лет двадцать, наверно, прошло. Мужчина в пятьдесят — еще молодец. Он был, что называется, мужчиной в соку. Это Наргес дала ему что-то съесть. Порази меня бог вместо него! Ох, надоела мне эта жизнь...
— Не в обиду вам будь сказано, ханум, ему повезло, что тело его не залежалось дома. Бог очищает и превращает в прах праведных. А вот грешников-то мы оставили в живых! Да простит аллах всех рабов своих!
— Пришел Шейх Али и просит пять туманов на погребение, — сообщила Наргес, войдя в комнату.
— Если горшок с пищей не прикрыт, разве можно ждать от кошки стыда? Стервятники почуяли добычу: пользуйся случаем, сдирай шкуру! И Шейх ищет только повод, чтоб меня обобрать. Деньги-то принадлежат сиротке. Никто из собутыльников Мешеди Раджаба и семи шагов не прошел за носилками покойника, а ведь раньше как мухи около сладкого вертелись! Вчера наведывался Юзбаши, все возмущался: «Разве это уход за больным? Почему ему не сварили рисовой каши с овощами, не пригласили хорошего лекаря?» А сегодня я посылала за этим Юзбаши — просила помочь, мужчин-то у нас нет, одни бабы. Так что бы вы думали? Не пришел! У него, видите ли, тяжба в суде! — И, повернувшись к Наргес, Маниже проговорила: —Что нужно этому Шейху Али? Пусть войдет.
Взяв кальян, Наргес удалилась из комнаты, а вдова опять принялась рыдать:
— Мой бедный муж! На кого он меня покинул! Что мне делать?! Лютая зима на носу, а я одна с ребенком, ни вещей, ни денег, ни угля, ни жизни!
Вошел Шейх Али в большом тюрбане и высокопарно заговорил:
— Мир вам! Да хранит вас аллах, пусть здравствует ваш сын, да не уменьшится ваша тень над нами, царство небесное покойному. Как он был расположен ко мне! Кто меня теперь утешит? Но что поделаешь, ханум, все мы ходим под богом, без воли господа лист с дерева не упадет. Придет и наш черед. Такова уж судьба человека, которую мы, ничтожные, не в силах предотвратить. Если бы вы, ханум, знали, как осторожно несли его на кладбище!
— Царство ему небесное, осторожно несли его на погребальных носилках, — эхом повторила Биби-ханум.
— Ну, а покойника-то похоронили? Кончили свое дело? — спросила Маниже Шейха Али.
— Извините, ханум, если я побеспокою вас пустяком, но должен сообщить, что не хватило пяти туманов. Это как раз те деньги, которые нужно заплатить могильщику.
— Что же, выходит, вы бросили покойника возле могилы на произвол судьбы?
— Нет, ханум, там могильщик.
— Беда тому, у кого нет заступника, — вставила Биби-ханум.
— Откуда я возьму деньги? Если вам скажут, что у Мешеди было сто динаров, не верьте — все вранье. Даже этот коврик, который у меня под ногами, принадлежит отпрыскам Наргес. Разве ты не слышал, что молодая женщина при старом муже корзинами выносит добро? Помилуй бог, она скопила целый мешок всякой всячины! Почему у нее не просите денег? Что у меня, сокровища Каруна?2 Я беспомощная, бедная женщина, и ничегошеньки у меня нет. Ну где мне взять денег? Впрочем, ладно, поторапливайтесь и пишите расписку, а то чего доброго найдется любопытный, который захочет навести ревизию.