3
«Оседлаю я
Горячего коня!» –
И от рокота
Отпрянули ворота.
И разбойно
Раскричалась ребятня,
И разладилась
Серьезная работа.
И, присвистнув,
Рыболовы на пруду
Так и ахнули,
Запутывая лески,
Даже яблоки
Попадали в саду,
И раздвинулись
На окнах занавески.
Мотоцикл,
Ты неси меня,
Неси!
Ты к любимой
Довези без разговора.
Тракты новые
Змеятся по Руси.
Удаль старая
Сдружилась и с мотором.
4
У перекрестка
Сбрасываю газ.
Где светофор
Над улицей гремучей,
Недоглядишь,
Набычит красный глаз,
Он, как и я.
Бессонницей измучен.
О город, город,
Скопище машин!
Я, как водитель,
Мучаюсь и трушу,
Но, как влюбленный,
Солнечную душу
Несу к тебе,
Таинственный Ишим.
Она, душа,
Уж тем и хороша,
Что всякий раз
Испытывает муку,
Когда к тебе любимая,
Спеша,
Навстречу тянет
Ласковую руку.
5
– Ты любишь, да?
Ты любишь, повтори!
Ты не забудешь
Нашего Ишима?
Ты не забудешь?
Нет, не говори,
Не надо слов,
Не надо клятв, любимый...
Прощаемся.
А «Иж» дрожит: скорей!
Совсем остыл,
Подай ему бензина.
Созревшие лимоны
Фонарей
Погасли,
Будто спрятались
В корзины.
Но не спеши,
Влюбленная душа,
Пусть выхлопные
Воздвигают гулко,
Откуда знать им:
Домик в переулке
Уж не будить мне больше
Ни шиша!
Откуда знать,
Что иначе судьба
Рассудит все,
Суровей и колючей, –
Прикажет мне
Окопы рыть на случай,
И я забуду,
Как растил хлеба.
Но я приму
И это ремесло,
И бравый вид
В морском пехотном взводе.
Придет письмо
При сумрачной погоде:
«Устала ждать,
Прости меня, светло...»
6
Мне грустно все ж:
Восторга в сердце нет.
Да ведь такие годы
Пролетели!
Слова любви в груди
Забронзовели,
А как будил их
В юности рассвет!
Теперь все реже
Пишутся стихи,
И я спокойней
В пору листопада,
Хотя горланят так же
На оградах
В жар-птичьем оперенье
Петухи.
Стал осторожней
К радости народ.
Не часто ходят
По воду молодки:
У всякого двора –
Водопровод
Торчит, как перископ
Подводной лодки.
Лишь невзначай
Встревожится душа,
Когда увижу вдруг:
По перекрестку
Мой старый друг
Толкает водовозку
На легких шинах
Бывшего «Ижа».
На кочках фляги
Мечутся, звеня.
Я вспомню годы,
Что отгрохотали,
Когда мы лучших
Девушек катали,
И трактор ждал
У пахоты меня.
Но не припомнить
Больше ремесло,
Что так неловко
Бросил, уезжая,
И не собрал
Хоть части урожая,
Где сеял сам.
Прости меня, село!
Тимофеи Корушин
Двадцатидвухлетний Т. Д. Корушин – мои земляк, родственник, в 1918 году был комиссаром печати в г. Ишиме…
Еще закон не отвердел.
Страна шумит, как непогода.
Хлестнула дерзко за предел
Нас отравившая свобода.
1
Под стражею царь-император,
На воле налетчик и вор,
В царевых дворцах и палатах
Картавых вождей – перебор.
И в копоть уездных ревкомов,
В полуночный скрип половиц,
Депеши – черней чернозема
Летят из обеих столиц.
– Товарищи, в Питере голод,
В Москве саботаж и разбой.
Прошу телеграмму Свердлова
Считать за приказ боевой! –
Глаза председателя строги,
Красны от бессонных трудов:
– А хлеба в складах желдороги,
По сведеньям, – тыщи пудов!
Нам нужно наладить движенье
И помощь Республике дать.
Коммуна – ведь это сраженье,
В котором нельзя отступать!
Желты от махры комиссары,
Слипаются веки – невмочь.
Пожаром, пожаром, пожаром
Грозится ишимская ночь.
И ветер, и вьюга-кликуша
Псалмы замогильные вьют.
Но пишет в газету Корушин,
Кинжально стучит «Ундервуд».
Свинцовая очередь строчек.
Заглавная тема одна.
Он верит: солдат и рабочих
Сплотит и поднимет она!
Тревожно в ревкоме.
Прохладно.Метель улеглась кое-как.
И окна домов Плац-Парадной
Томительно смотрят во мрак.
Дома от бессонницы серы,
А светлая жизнь далека.
Но сколько неистовой веры
В усталых глазах паренька!
Он вышел на улицу: реже
Брехают в рассвет кобеля.
Вот книжная лавка, все те же,
Как в детстве, на ней вензеля.
Как помнит, достатка, излишка
В семье не случалось никак.
Отец же за добрую книжку
Отдаст и последний пятак.
Бывало – в деревню родную
В телеге тряслись. Благодать!
Отец подгонял вороную,
Смеялся: «Арабская стать!»
Трусила отцова лошадка –
Надежда и боль батрака.
И было тревожно и сладко
Смотреть, как плывут облака.