Идёт снег: видимость сильно ограничена. Мы не смеем отойти от телевизора. После того, как атомная бомба упала в горное ущелье в Иране, и тем более после того, как фолькетинг проголосовал за ограничение участия Дании в НАТО, а Хейг мимоходом, отодвинув в сторону журналистов, сказал, что для НАТО невозможно принимать во внимание «однобокое решение маленькой страны», и после того, как был закрыт Ормузский пролив, после того, как не стало нефти, после того, как мы начали замерзать, телевизор работает не переставая. Он греет, и он, во всяком случае, создаёт ощущение боевой готовности. И пока мы видим атомный взрыв на экране, мы знаем, что это не у нас. Пока у нас ещё есть надежда, что нам привезут противогаз, на который мы все вместе сумели скопить денег. Пока мы можем сказать, что где жизнь, там и надежда. Нам, возможно, что-то удастся придумать. Ибо никто не обладает монополией на смерть.
Состояние тайны
Hemmelighedstilstanden, 2000)
Уильям Блейк. Ньютон. Гравюра на меди. 1795.
Оригинал выполнен пером и акварелью
Тень истины
Взгляд первый. То, что я вижу, пожалуй, напоминает классический образ героя. Греческий атлет, несущий весть. Под вечер в горах, наверное, где-нибудь между Спартой и Афинами, гонец присел на краю дороги и развернул свой свиток. Может быть, чтобы сверить маршрут, кратчайший путь между исходной точкой и целью, может быть, чтобы перечитать послание – во всяком случае, чтобы успеть сориентироваться, пока не наступила кромешная тьма и прежде чем он помчится далее. Образ героя – в пути, с насущной вестью. Но разве не удивительно, что небеса как будто из камня? Разве не удивительно, что дорога, на которой развернут свиток, похожа на морское дно? И разве не удивительно, что растения на скале напоминают водоросли? Во всяком случае, впечатление такое, будто нечто вроде медузы, актинии или каракатицы укрылось под скалой в преддверии темноты.
Взгляд второй. Есть ли связь между классической фигурой героя, едва обозначенным подводным миром и каменным небом на заднем плане? Поиск ответа я начинаю с названия гравюры. То, что я вижу, следует дополнить тем, чего я не вижу. Вижу я, разумеется, этот свиток с чертежом из греческой геометрии, – я полагаю, что его следует доставить из одного места в другое. Но в то же время мне не избежать ощущения, что за тем, что я вижу, стоит имя. Точнее, два имени. Ньютон – имя, ставшее названием гравюры, и Блейк – имя автора гравюры, который сделал гравюру символичной, назвав её «Ньютон». И значит, герой не просто нёсся из Спарты в Афины или наоборот – он нёсся по всему пути европейской истории, пока в 1795 году Блейк не поместил его на этой обочине в образе Ньютона, – обнажённая фигура человека, которому уже недостаточно просто свериться с посланием и с маршрутом, нет, он конструирует само послание, он сам и есть тот путь, которым послание следует. Мы ведь знаем, что Ньютон, так сказать, во время передышки на бегу изменил всю нашу картину мира. Но эта перемена и связана с образом открытого небесного пространства. С незримой способностью планет перемещаться сквозь нечто, похожее на ничто. Так почему же Ньютон помещён под небом, похожим на застывшую лаву? Почему же он сидит в столь напряжённой позе на скале, похожей на вулканический риф? Неужели он не заметил эту каракатицу – или что это там за подводное чудище, – с которой он поделил этот мир?
Взгляд третий. Я продолжаю поиск разгадки гравюры, теперь вне её – в энциклопедиях, справочниках и т. д. Разумеется, созданный Блейком двойственный образ греческого атлета и Ньютона внешне не похож на того Ньютона, которого мы знаем по прижизненным портретам, в кружевной манишке, бархатном камзоле и завитом парике. Но я верю Блейку на слово, что этот обнажённый атлет и исчислитель есть не кто иной, как физик, астроном и математик Исаак Ньютон, кембриджский профессор, директор Королевского монетного двора и президент Королевского общества, первооткрыватель закона тяготения и разложения белого света в спектр, и прочая, и прочая. Кроме этого, от меня не укрывается, что Блейк сознательно сделал иллюзию более правдоподобной, позаимствовав чертёж на свитке из одной из собственных книг Ньютона по оптике. Герой в качестве философа, того, кто раскрывает устройство мира. Если же привлечь умозрительное соображение, что чертёж на свитке явно представляет собой равносторонний треугольник, символ Бога, и что внутри треугольника прочерчена дуга окружности, опирающаяся на основание, и, значит, дуга могла бы быть геометрическим местом всех точек, откуда можно увидеть основание с точки зрения Бога, – то мы вплотную приблизимся к культу героя в полном смысле, Ньютон в качестве обнажённого ранимого человека, проникающего в глубинную связь всего со всем. Но всё же почему он оказался брошен в этот мир вод, исполненных тьмой? Почему не в воздушных просторах, исполненных света? Почему он повернулся спиной к карминным краскам утёса и не отрывает взгляда от свитка с его черно-белым модельным миром? И постепенно я начинаю видеть: он выброшен на край утёса*, который сам вполне бы сошёл за треугольник, – как будто, рассматривая треугольник на чертеже, гонец не ведает, что в действительности балансирует на его внешней грани. Как будто Ньютон пал жертвой собственной иллюзии.