Вся книга Лу Цзи об искусстве состоит, в большей или меньшей степени, из подобных параллелей, из строф-двустиший, которые безусловно рифмуются, но которые тем не менее не выступают в качестве достаточно связной формы, поскольку отдельные стихотворные строки нерегулярны, почти как стихотворения в прозе. Эта особая форма называется по-китайски фу. Форма фу ранее использовалась в повествовательных поэмах об исторических событиях или в хвалебных стихах, обращённых к князьям или, более общо, политическим деятелям. Но Лу Цзи даёт форме фу новую жизнь, включив её в свою поэтику. Само слово вдобавок входит в качестве второй половины её заглавия, «Вэнь фу». Внешне книгу трудно назвать всеобъемлющей. Около 30 страниц, 21 текст с очень конкретными заглавиями, акцентирующими то, что является важным для поэта, работающего со словом. И речь там об отдельных, но очень непростых вещах: как начать, как выбрать слово, или о гармонии, об оригинальности, о страхе, о вдохновении, или о том, как найти форму, и Лу Цзи даёт вполне ясные указания, какие формы уже выработаны: один из текстов так и называется «Каталог жанров». Вопреки подобной сфокусированности на чистой практике, шёлк, пространство, язык, сердце присутствуют во всех текстах, сплетённые в живой узор. Узор, который непрестанно образуется и преобразуется, сообразуясь с вещами, возникающими в их неразрывной связи со словами. Так мир, единожды зародившийся сам по себе и с появлением человека позволивший зародиться слову, ныне продолжает своё становление в стихе как знание о самом себе, о собственном сотворении и непрестанном становлении.
Все глаголы очень послушны. Они зарождаются сами по себе, когда зарождается движение. Они движутся и их можно двигать. Они всё держат в движении, в том числе и себя. Они перемещаются, меняют свою идентичность и могут заставить любое существительное забыть на время своё одиночество. Они всё время странствуют и стремятся оказаться впереди, когда нужно, задавая вопросы, исследовать, уточнять и открывать новые пути. Поэтому глаголы открыты и им легко даётся приумножение своего числа. Они расщепляют глагол бытия на неисчислимые варианты. Некоторые глаголы, в большей мере или исключительно, держатся сами по себе. Например, «мочь», «долженствовать», «хотеть», «желать» держатся сами по себе, не подверженные обычной переменчивости глаголов. Они являются перманентными маркерами, которые время от времени выступают, чтобы дать обычным глаголам толчок в нужном направлении. Но как целое глаголы подвержены флуктуациям, так что возникает искушение сказать, что весь речевой поток есть поток глаголов. И не в последнюю очередь именно глаголы делают язык потопом, речью, затопляющей всё и вся. Эта затопляющая всё речь, излившаяся из уголка сердца и ставшая языком, этот шёлк, который содержит бесконечное мировое пространство, этот неостановимый поток, снующий между сознанием и зрением, немыслим без энергии глаголов, сконцентрированной в глаголе бытия. Который делает возможным одновременно и различать, и не различать между тем, что́ и в чём пребывает. Язык пребывает в сердце, пребывающем в языке. Пространство пребывает в шёлке, пребывающем в пространстве.
Лу Цзи в «Вэнь фу» пытается проникнуть в эту мистерию, пребывающую как нечто само собой разумеющееся. И попытку эту он делает не в последнюю очередь с помощь слова «вэнь». Слово «вэнь» – одно из самых древних китайских слов, ему не менее 3000 лет; когда люди начали бросать гадальные кости на чёрный камень, так что они высвечивались как буквы в мировом пространстве, – уже тогда слово «вэнь» обозначало искусство: литературу или скульптуру. В своей этимологически исконной форме «вэнь» означает просто узор или структуру – структуру, в которой смысл и форма столь неразрывно связаны, что нельзя помыслить об одном отдельно от другого, ни о форме без смысла, ни о смысле без формы. Таким образом, «вэнь» также обозначает словесность как естественное выражение глубины или сердцевины сознания, что по-китайски обозначается словом, в котором перемешаны сердце и разум. Когда Лу Цзи употребляет слово «вэнь», оно имеет множество значений. Литература – лишь его поверхностная коннотация, в действительности оно обозначает также и ответственность; в том числе и ответственность за то, чтобы исповедовать истину, что можно определить в том духе, что вещи нужно называть своими именами.