Старый китайский анекдот о чистой страсти:
Учитель обратился к своим последователям: «Мне требуется тот, кто доставит весть Кси-тяню; кто отправится к нему?» Ву-фень сказал:
«Я пойду». «Как собираешься ты передать ему весть?» – Ву-фень сказал: «Когда увижу Кси-тяня, я сообщу её ему». – «Что же ты скажешь?» – «Когда вернусь, расскажу тебе».
Выше я постаралась обозначить моё отношение к моим читателям.
Я бы хотела подвигнуть их к тому, чтобы они заговорили, о чём они не говорят. О том, о чём мы в глубине души вполголоса, несмотря ни на что, сами с собой говорим.
Я бы хотела подвигнуть их к тому, чтобы они увидели то, чего они не видят. То, что мы тем не менее всё время видим, но боимся назвать это словом.
Я бы хотела подвигнуть их к тому, чтобы они сделали то, чего они не делают. То, что мы все-таки хотели бы сделать, если бы только смогли стать для этого достаточно беззащитными.
Бесклассовый язык
Я не посредник.
Я не рассматриваю писателя как посредника. И поэтому я не рассматриваю ни каналы, ни рабочие места, ни тюрьмы как нечто, требующее от меня занять определённую позицию. В мои планы не входит быть ни посредником, ни законодателем мнений или идей, и если, против моего желания, меня используют в таком качестве – возможно, со злым умыслом, – я предпочту рассматривать это как побочный эффект или необходимое зло.
Итак, в качестве первоочередной задачи писателя я не рассматриваю влияние на общественное мнение, я даже не рассматриваю воздействие на разум людей как какую-то особо центральную задачу.
Я хочу влиять на слепоту.
Люди творят Историю в причудливом сочетании разума и слепоты.
Разум нам известен, у него есть свои вариации, легко может оказаться, что они станут многочисленными, практически необозримыми, но в принципе разум – это фактор известный.
А влиять всегда стоит на неизвестный фактор.
Но ведь наши поиски истины не могут влиять на слепоту.
Ничьи взгляды не могут влиять на случай.
На результат бросания костей влиять вообще нельзя.
А требуется повлиять именно на результат бросания костей.
В качестве задачи писателя я рассматриваю создание кода, который позволяет считывать результат бросания костей.
Изобрести такую систему координат, которая случай делает необходимостью, представить себе такую знаковую систему, которая транслирует слепоту, короче говоря, в качестве задачи писателя я рассматриваю занятие невозможным, недостижимым, тем, что находится не здесь, опыты по использованию языка, который не существует, – пока не существует. Этот несуществующий язык я называю бесклассовым языком. Точно так же, как несуществующее общество многие называют бесклассовым обществом.
III
Общность нечитаемости
Как бы то ни было, существуют три причины читать Данте:
во-первых, это его нечитаемость,
во-вторых, это совершенная несуразность всей его идеологии,
и в-третьих, Данте, с одной стороны, а с другой, Ад, Чистилище, а отчасти и Рай – это почти синонимы.
С подобными застывшими представлениями дело обстоит примерно так же, как с впечатлениями детства: ты их хранишь, возможно, просто потому, что тебя так учили, но толку от них нет никакого, это что-то вроде иероглифа, которым мы прикрываем наши страхи или фобии, не умея их точно определить. Но они-то и определяют всю нашу дальнейшую судьбу.
У меня ощущение, что точно таким же образом и Данте определил всю дальнейшую судьбу литературы.
«Первая причина его читать – это его нечитаемость», – сказала я. Для меня это напрямую связано с его собственным осознанием принципиальной нечитаемости мира.
Если он вообще сумел написать «Божественную комедию», то лишь потому, что пережил Рай как нечто неподдающееся описанию, – и если он тем не менее сумел описать Рай, то лишь потому, что, изобразив тот Ад и Чистилище, которые были частью его самого, он сумел отречься от опыта личного в пользу опыта, отстоявшегося в слове.
Значение этого шедевра не вписывается ни в круг добра, ни в круг зла: