Моему отцу это определённо не понравилось бы, но когда я читаю Евангелие от Иоанна, то вместо орла представляю себе моего любимого Тихо: «Ибо подобен есть орлу, парящему высоко в облаках и взирающему на палящее солнце отверстыми очами, ибо столь же высоко пишет об Иисусе и его несокрушимом и сияющем Царстве».
О самом Иисусе мы никогда не говорили много – только о божественном; а о новой звезде, которую Тихо открыл в Кассиопее ноябрьским вечером, когда я его ещё не знала, он записал в своих тетрадях, что «она возникла в небесах не по обычным законам естества, а по воле Бога, Творца Машины Мира, в самом Начале, и лишь теперь была явлена Миру, который приближается к своему Закату. Ведь Царь небесный действует свободно, он не связан законами Природы, но, если только захочет, остановит воды в реках и повернёт звёзды вспять».
Наш брак был такой звездой. Он возник на Земле не по обычным законам, и он вобрал в себя вечность, словно помутнение разума. Но в мире не нашлось никого, кто признал бы этот прекрасный союз, потому что он никогда не был освящён в церкви и никогда не был благословлён священником. И если они молчаливо терпели его столь долго, то это лишь потому, что думали, что наш свободный брак, который со стороны казался адом, должен был стать для нас наказанием и в конце концов распасться и сокрушить наши бездушные тела. Но если кто-то и просчитался, так это они.
У меня перед глазами часто стоит цветущий луг в Дании. Один и тот же вечно зеленеющий луг, год за годом. И я представляю себе, что возвращаюсь по времени на 150 лет назад и ко мне подбегает маленький мальчишка и рассказывает, что ему пять лет и зовут его Мортен Бёруп и он только что научился косить траву. Он гордится, и радуется, и пребывает в естественном согласии с миром. Как и все дети. А потом всё может измениться, например, так, как я прочитала в записках моего отца:
«Однажды он отправился под Скаденборг и косил траву, и побил его фогт* палкой – как это всегда безнаказанно делалось – за то, что он был последним в звене, да и потом ещё грозился, что буде он не поторопится, так прибьёт его на месте, потому как поворачивался он слишком медленно.
Напуганный этими словами, швырнул он серп в траву и в сердцах обещал себе никогда больше не возвращаться на это место или к этой работе».
С Данией Тихо попрощался на удивление решительно. Не с небом – небо осталось с ним. И не с работой – работа осталась с ним. И ушёл он не оттого, что король оставил его без денег; и не потому, что его обвинили в небрежении своих крестьян, или в том, что он не зажигал светильник на маяке в Куллене, или в том, что из-за него пришла в упадок королевская усыпальница в Роскильде. Он ушёл оттого, что подданные Кристиана IV были настолько недалёкими, что им не давала покоя его верность мне. Они угрожали выставить меня порочной и сумасбродной бабой. После двадцати лет нашего брака до них дошло, что расплата не явится сама собой, и они принялись понуждать Тихо бросить меня за борт и впредь в одиночку править островом Вен как ни в чем не бывало. Они полагали, будто Вен был построен на королевские деньги, они спекулировали на крестьянском поту. Но фундаментом этих крепостных стен была необъяснимая любовь. «Что сверху, – говаривал Тихо, – то и снизу, а что снизу, то и сверху; и то и другое вершит одно и то же чудо».
Тихо не пытался защитить меня словом. Мы просто переехали, сначала в Росток и Вандсбек, а затем и сюда, в Прагу. Никто не звал нас назад, потому что если они и завидовали Тихо, то не из-за его работы; тут у них не было ровно ничего общего, и они это хорошо знали. Их зависть вызывала любовь – то, что они знали и ощутили на своей шкуре, и они затрачивали столько сил, чтобы её обуздать, и ввести в привычные рамки, и отделить от всего в мире, от чего только можно, чтобы придать ей вид опасного чудища, грозящего жизни, и здоровью, и работе. Они ещё могли стерпеть, что он любил звёзды и всё неведомое, но уж никак не то, что он любил женщину, которую они знали и потому осуждали. Как будто последнее – самое трудное.
И вот я пишу, чтобы примириться с тем, что каждый день что-то исчезает из памяти; о том, что мне ближе всего и останется таким впредь, – о том, что всегда стремится избежать тех связей, которые в конце концов могут стать мучительными; так же как звёзды никогда не смогут прочесть звёздный каталог, столь педантично составленный Тихо, так же никто и никогда не сможет вычитать историю бездны и помутнения рассудка из нашей жизни; установленные разумом законы внешнего мира исчезнут, когда исчезнем мы; и если когда-нибудь в будущем пытливый человек обратит на нас свой взор, он не увидит ничего; «лишь на сияющих небесах встретятся наши взгляды, как не сумели встретиться на Земле»; может быть.