Улететь не смей с поляны.
Эй, куда, куда, знакомка?
К лавочнику за тесемкой?
Вон, бери их, даровые
Ленты — версты луговые.
Пешт, 1847 г.
ЛЮБОВЬ
В лодочку воображенья
Сядьте, милые мои,
Весело переплывайте
Озеро моей любви!
Всем, кого любил когда-то
И кого сейчас люблю,
Эту самую ладью
Моего воображенья
Я сегодня подаю.
Вот они, явились толпы
Женщин, девушек прелестных!
Вижу хорошо знакомых
И почти что неизвестных.
Верно! Их любил я тоже,
И они душой владели,
И нельзя мне отрекаться,
Ибо начал я влюбляться
Чуть не с самой колыбели!
Вот оно что значит, мудрость!
Было ясно мне, дитяти,
То, о чем иные старцы
Не имеют и понятья:
Знал я, что лучи живые
Посылает только солнце,
Но оно горит не в небе,
А пылает в нашем сердце,
И «любовь» оно зовется!
Эй, искатели сокровищ,
Бросьте! Уверяю вас:
Больше всех алмазов мира
Стоит пара чудных глаз.
И напрасно, честолюбцы,
Вы, в стремленье быть известней,
Проливать готовы кровь!
Роза юная прелестней
Целых лавровых лесов!
Пусть скупец считает злато!
Я бы лишь одно хранил:
Поцелуи, что когда-то
От любимых получил.
Пусть одними лишь цветами
Мне судьба украсит шляпу,
Больших лавров не ищу!
Даже те, что я имею,
Если надо — возвращу!
Секеш-Фейервар, 1847 г.
ЦВЕТЫ
Любуюсь, обходя поля,
Цветами средь густой травы.
Цветы мои, мои цветы,
Прекрасны несказанно вы.
Как мальчик девочки, дичусь
Я вашей дивной красоты.
Я завещаю на моей
Могиле посадить цветы.
Присаживаюсь я к цветку,
И вот, беседою согрет,
Я признаюсь ему в любви
И жду, что скажет он в ответ.
Он понял все, но он молчит
Под видом ложной немоты.
Я завещаю на моей
Могиле посадить цветы.
Как знать, быть может, аромат
Цветка и есть его язык?
Он обращается к душе
И ставит нашу мысль в тупик.
Но мир существ вообразим,
Лишенных этой глухоты.
Я завещаю на моей
Могиле посадить цветы.
Да, верно, запах — это звук,
И я услышу песнь цветов,
Когда спадет с меня в гробу
Глушащий эту песнь покров.
Не дух я буду обонять,
А слушать музыку мечты.
Я завещаю на моей
Могиле посадить цветы.
Могилу будет овевать
Их, ставший благозвучьем, дух
И усыпительно ласкать
Мне колыбельной песнью слух.
Я буду спать, и вновь весна
Расплавит снежные пласты.
Я завещаю на моей
Могиле посадить цветы.
Пешт, 1847 г.
ГЕРОИ В ДЕРЮГЕ
И я бы мог стихотворенья,
Позолотив, посеребрив,
Рядить в цветное оперенье
Красивых слов и звонких рифм.
Нет! Стих мой не субтильный франтик,
И вовсе не стремится он,
Душист, кудряв, в перчатках бальных,
Ища забав, вбежать в салон.
Клинки не блещут, смолкли пушки,
Сном ржавым спят сейчас они,
Но бой идет. Не штык, не пушка —
Идеи бьются в наши дни.
И я участвую в сраженье.
Я — командир, а мой отряд —
Мои стихи: в них что ни рифма
И что ни слово, то солдат!
Пускай в дерюге, а герои, —
Они дерутся до конца!
Ведь не мундиры, а отвага
Есть украшение бойца.
Меня переживет ли песня —
Такой вопрос не задаю,
Но знаю — иногда солдату
Бывает нужно пасть в бою.
Да будут святы эти книги!
Пусть это — кладбище идей,
Но кладбище, где спят герои,
За счастье павшие людей!
Пешт, 1847 г.
СТОИТ МНЕ...
Стоит мне о милой замечтаться,
Как в цветы все мысли обратятся.
Из пристрастья к этим-то растеньям,
Занят я весь день их разведеньем.
Солнце, заходя, исходит кровью.
Горы все лиловей и лиловей,
А любимая недостижимей
Даже этих гор в лиловом дыме.
Солнце ходит на закат с восхода.
Я б ходил не так по небосводу:
Я ходил бы с запада к востоку
К самой лучшей девушке далекой.
И вечерняя звезда сегодня
Льет свой свет щедрее и свободней,
И в наряде праздничном, пожалуй,
Оттого лишь, что тебя видала.
О, когда же я тебя увижу,
Сяду пред тобой либо приближу,
Загляну в глаза и их закрою,
Небо, небо ты мое седьмое!
Пешт, 1847 г.
АИСТ
На свете много птиц, по-разному их славят,
По-разному хулят.
Одним всего милей красивый голос птицы,
Другим — ее наряд.
Моя — бедна, как я, не знает звучных песен,
Не блещет красотой:
Наполовину бел, наполовину черен
Убор ее простой.
Чудесный аист мой! В семье друзей пернатых
Он многих мне милей,
Крылатое дитя моей земли прекрасной,
Моих родных степей.
Быть может, аиста лишь оттого люблю я,
Что вырос вместе с ним,
Что забавлял меня, еще младенца в люльке,
Он щелканьем своим.
Со мной делил он жизнь. Когда, бывало, с поля,
Подняв веселый шум,
Мальчишки вечером в деревню гнали стадо,
Мучительно-угрюм,
Я уходил грустить под камышовым стогом,
Часами наблюдать,
Как дети моего любимца просят пищи,
Как пробуют летать.
И там я размышлял, досуг мой коротая,
В сгущающейся мгле:
Зачем, бескрылые, всю жизнь обречены мы
Влачиться по земле?
Любая даль земли ногам людей доступна,
Простор любых широт.
Но не в земную даль — в небесные высоты
Мечта меня зовет.
Взлететь бы к солнцу, ввысь, и поглядеть, умчавшись
В лазурные поля,
Как в шляпе, сотканной из воздуха и света,
Красуется земля.
Когда же, все в крови, закатывалось солнце,
Тьмой ночи сражено,
Я думал: верно, всем, кто людям свет приносит,
Радушной осени ждут не дождутся дети,
Она идет, как мать,
С корзиной, полною плодов и винограда,
Питомцев угощать.
И только я врага в ней чувствовал: на что мне
Подарки сентября,
Когда мой лучший друг, мой аист, улетает
За дальние моря!
Следил я, как шумят, летят, несутся стаи
Неведомо куда.
Не так ли ныне я слежу, как жизнь и юность
Уходят навсегда!
Чернели на домах покинутые гнезда,
Сквозь слезы я глядел,
И мне предчувствие, подобно ветру, пело: