С Андреем Вознесенским мы сталкивались неоднократно, но одна встреча запомнилась навек.
Увидев меня как-то в коридоре „Юности“, Андрей Андреевич широко улыбнулся и приветливо произнес:
„Такие люди и без охраны!“ – После чего приобнял за талию и живо поинтересовался: – Вы, случайно, не в Нью-Йорк летите?
– Нет, вроде бы, – смутился я.
Вознесенский чуть погрустнел, но тут же сообразил:
– А, так вы, наверно, в Копенгаген летите?
– И в Копенгаген не лечу, – чувствуя свою никчемность, повинился я.
– А куда же вы тогда летите? – удивился Андрей Андреевич.
– Да вроде пока никуда.
– Обязательно нужно куда-нибудь лететь, – наставительно заметил Вознесенский и в следующее мгновенье, превратившись в маленькую точку, растаял в небе весенней столицы.
Сводила меня жизнь и с третьим птенцом гнезда Хрущева – Василием Аксеновым. На излете перестройки, входя в редакцию все той же „Юности“, я столкнулся с выходящим оттуда Василием Павловичем. За полгода до этого, во время первого визита знаменитого изгнанника в преображенную Россию, я на одном из вечеров всучил ему номер „Юности“ со своей свежей подборкой.
– Василий Павлович, здравствуйте. Я Иртеньев. Помните, дарил вам журнал?
– Как не помнить, – радостно солгал демократичный кумир.
– Теперь вот хочу подарить книжку.
– Сделайте милость, – церемонно произнес Аксенов.
Я раскрыл свою неподъемную сумку, где, помимо книжек, имелся пакет белья из прачечной, десяток яиц, пара батонов хлеба, бутылка кефира, запустил туда руку – и похолодел. Поскольку вспомнил, что книжки, лежащие там, уже были подписаны. После редакции я как раз собирался зайти на почту и разослать их своим иногородним приятелям.
Отчетливо представил, как достаю из сумки одну книжку – извините, Василий Павлович, это не вам, вторую – пардон, опять не вам, третью – что за черт, и эта не вам. Ситуация, мягко говоря, идиотская. Проклиная свое тщеславие, вытащил наугад первую попавшуюся. Вообразите, единственную не подписанную!
– Подпишите, – строго сказал Василий Павлович, – непременно прочту.
Я подписал. Аксенов придирчиво перечитал надпись и, благосклонно кивнув мне, величественно побрел в далекий город Вашингтон (федеральный округ Коламбия).
Спустя год я оказался в Америке. Из Сан-Франциско позвонил профессору Эткинду, который накануне опубликовал в журнале „Время и мы“ мои стихи с весьма лестным предисловием, а к моменту моего приезда преподавал в университете маленького городка Юджин в штате Орегон.
– Как хорошо, что вы позвонили, – обрадовался Эткинд, – а мы тут как раз пару дней назад разговаривали с Аксеновым. Представляете, он так вас нахваливал!
Прошло еще месяца два. Лежу я у себя дома как-то ночью, не могу заснуть. От полной безнадеги включаю приемник, натыкаюсь на „Голос Америки“. Диктор объявляет программу. В самом конце должна состояться беседа Василия Аксенова и Игоря Губермана о современной иронической поэзии. Я даже приосанился. „Ну наконец-то, – думаю, – мир обо мне узнает“.
Прослушиваю всю программу. Захватывающая информация о повышении кредитных ставок. Феминистки за „круглым столом“. Жизненно необходимые сведения из истории мормонов. Веки постепенно тяжелеют. Наконец долгожданная беседа. Страшным усилием воли вырываюсь из объятий сна. Василий Павлович непринужденно общается с Игорем Мироновичем. Мелькают имена, цитаты, восторженные эпитеты. Обо мне ни звука. Остается секунд тридцать. Внезапно Аксенов хлопает себя по лбу:
– Да, чуть не забыл. Мне тут Эткинд рассказывал, есть в Москве один мальчонка, фамилию я, правда, забыл, но суть не в этом. Так вот, он написал замечательное четверостишие: „В здоровом теле – здоровый дух, на самом деле – одно из двух“. Скажите, лихо!
– Лихо, – согласился Губерман, и передача закончилась.
Заснуть неизвестным и проснуться знаменитым сможет любой дурак. Заснуть оплеванным и проснуться безымянным – по плечу не многим.
Впрочем, не буду кокетничать своей безызвестностью.
Одно время ко мне сильно благоволила программа „Взгляд“. В течение месяца они ухитрились выдать меня в эфир три раза. Тут-то я и понял, что значит настоящая слава.
Захожу как-то в туалет рядом с Белорусским вокзалом. Скромно стою. Мой сосед справа, занятый примерно тем же, время от времени любовно и как-то хитровато на меня поглядывает. Наконец, застегнувшись, он широким жестом протягивает мне шершавую ладонь, крепко пожимает руку и радостно сообщает: „Я вас узнал! Отличные стихи!“.