Город
Город – ширь, город—высь,
Город – пуп,
Я с тобою кручу хула-хуп,
Интенсивных страстей,
Произвольных вестей,
Всяких глаз,
Всяких рук, всяких губ…
Город – явь, город – сон,
Город – миф.
Отчего же твой стан так красив?
Город выйди на бис и толпе поклонись,
И души словно чудо коснись.
Город - вамп, город – тромб,
Город – грех,
На тебе сотни ран и прорех…
Город плечи расправь, город боль исцели,
И зажги темной ночью огни.
Город - всхлип, город - вздох, город – стон,
Переменчивый, как хамелеон,
От наивных девиц до отвязных б...й,
Утром - ангел, а ночью злодей.
Город – ад, город – рок,
Город – зло,
Отыщи в своих недрах тепло,
Огради от тоски и всю грязь отряхни,
Маеты, толкотни, беготни…
Все же город с тобой я дружу,
То затихну, то вновь закружу,
Твоих улиц тесьму, твоих парков лоскут,
И кольца твоих трасс хула-хуп.
Город - шарм, город – кайф, город – шик
Ты к достатку и лени привык,
В развлеченьях обрюзг, своих дев, своих муз,
Город – муж, город – ферзь, город – туз.
Кукла
Солнце зайцем уныло скачет,
Ты ушел, отвернулась удача.
Пустота затмевает утро.
Я - разбитая чертова кукла.
Куклой часто меня называют,
А потом бросают, ломают…
Сердце кукольное не плачет,
Не зовет, ничего не значит.
Ты, конечно, собой доволен:
«Кукла мертвая, ей не больно…»
Только слезы, зачем то льются,
По фарфору щеки стекая…
Я хочу, чтобы ты вернулся:
-- Дорогой, подожди, я живая!
Феерия
Феерия– пшик– игра в пустоту–
Летит,
словно пыль от копыт кобылицы.
Наверно,
любил ты совсем не ту,
Она тебе больше не будет сниться.
Забвеньем накрывшись,
она уйдет
Туда,
где теряет опору ветер,
И не оглянется,
не поймет,
За что ты с нею был неприветлив...
За что казнил ты ее, коря,
Убив желанье назвать своею,
Быть может, больше хотел огня?
Она ж казалась холодной феей.
Заклятье, словно немая печать,
Ее устам не велит разомкнуться.
И нету смысла молить, кричать
И нет почти резона вернуться.
Любви возможен был лишь глоток,
Но страсть–
фатальная лотерея:
Фееричная,
злая,
жестокая,
Но от того всегда...
лишь острее…
Соблазн
То ли косинус, то ли синус, -
пред дежурным соблазном гадаю,
ну а счет то давно в минус,
сокращаясь, худеет, тает.
А соблазн возбуждает нервы
искушением зазывая,
извивается в хитрых маневрах,
ну а счет-то, все убывает.
Растворяется льдом в ладонях,
утекает песком сквозь пальцы,
в сонме разных желаний тонет,
надрывается, уменьшается.
Душу жжет, как от сотни молний,
смысл с логикой разбегаются.
Счет то жизненный, не пополнить,
а соблазн все не унимается.
Скептицизму нашлось все же место:
-- Знаешь, бес-искуситель, иди ты…
В канцелярии - той… небесной…
мне давно не дают кредиты…
Мед и яд
Жизнь как бочка, в которой мед,
разбавленный долей отравы,
и как разделить их, сам черт не поймет,
ища виноватых и правых…
А мед тот прельщает и просится в рот,
но после стрихнин выступает:
и вьется, скрываясь и лезет, и льнет,
– отведать себя заставляет.
И не повестись, невозможно, почти,
вид меда притупит все мысли.
Достать, хоть на час бы, от рая ключи,
– там мед от отравы очистить.
Его процедить и найти в нем свой дзен,
а яд отослать в преисподнюю,
и выдохнуть, как после бедствия, всем,
но помесь не делится… подлая…
Яд с медом сплотились как инь вкупе с янь,
погрязнув в объятьях бессрочно,
и в мире царят и услада, и дрянь,
людей проверяя на прочность.
И жизнь, словно бочка, в которой мед,
– навек солидарный с отравой,
кто съест без разбору, умрет, пропадет,
– то зелье не БАД для добавок…