Из книги “История ночи" (1977)
Ребёнком я боялся увидеть в зеркале
чужое лицо или слепую, безликую
маску, за которой скрывалось бы
нечто ужасное. И ещё я боялся,
что в зеркале молчаливое время
собьётся однажды с ежедневного курса
человечьих часов да и приютит
в своём ленивом мнимом пространстве
новые существа, формы и краски.
(Я об этом помалкивал — дети пугливы.)
Теперь я боюсь, не вобрало бы зеркало
истинное обличие моей души,
терзаемой мраком и прегрешениями,
которую зрит Бог и, возможно, люди.
Из книги “Тайнопись (1981)
Этим утром воздух
напитан невероятным благоуханием
райских роз.
На берегу Евфрата
Адам постигает всю свежесть воды.
Золотой дождь струится с неба любовью Зевса [5].
Выныривает из моря рыба,
и человек из Агригента[6] вспомнит,
что он был этой рыбой.
В пещере, которую назовут Альтамира[7],
безликая рука вычерчивает
крутой хребет бизона.
Рука Виргилия лениво ласкает
шелка, которые везли
из царства Жёлтого Императора
караваны и корабли.
Первый соловей запевает в Венгрии.
Иисус разглядывает на монете профиль Кесаря.
Пифагор рассказывает своим грекам,
что у времени та же форма, что у круга.
На одном из островов Океана
серебристые борзые преследуют золотых ланей.
На звонкой наковальне куют меч,
который не подведёт Сигурда[8].
Уитмен поёт на Манхэттене.
Рождается в семи городах Гомер.
Дева только что пленила
белого единорога.
Прошлое возвращается, как прилив,
и все эти древности наплывают
потому, что тебя поцеловала женщина.
Каждый обнимающий женщину — Адам.
Женщина — Ева.
Всё вершится впервые.
В небе я увидел белое. Мне говорят, что это луна,
но что я могу сделать одним словом
и одной мифологией?
Деревья меня немного страшат. Они такие красивые.
Тихие животные приходят, чтобы я им нарёк имя.
Книга в библиотеке без букв.
Они возникают, едва я её раскрываю.
Листая атлас, я творю контур Суматры.
Зажигающий в темноте спичку изобретает огонь.
В зеркале таится ещё кто-то.
Глядящий на море видит Англию.
Читающий вслух стихи Лилиенкрона[9]
ринулся в битву.
Мне снился Карфаген и разорившие его легионы.
Мне снился меч и весы.
Да святится любовь без овладевающего
и овладеваемой, когда оба отдаются друг другу.
Да святится кошмарный сон, открывающий нам,
что преисподнюю творим мы сами.
Каждый, входящий в реку, входит в Ганг.
Глядящий на песочные часы
видит развеянную империю.
Играющий клинком предрекает смерть Цезаря.
Спящий — все люди.
В пустыне я видел юного сфинкса,
которого только что сотворили.
Под солнцем нет ничего сколь-нибудь древнего.
Всё вершится впервые, но на вечный манер.
Читающий мои слова, выдумывает их.
То, что в веках начертано другими,
не облегченье страху твоему,
ты — не они, вокруг ты видишь тьму,
свой лабиринт ты сам возвёл своими
шагами. Не спасут тебя, увы,
страданья Иисуса и Сократа,
ни золотой Сиддхартха[10], в час заката
принявший смерть под пение листвы.
Всё, что рука твоя запечатлела,
всего лишь прах, и всё, что ты изрёк,
лишь прах. Не знает сожаленья
Рок, и ночь Творца не ведает предела.
Из времени сквозного ты возник.
И в нем ты каждый одинокий миг.