Осклабился в смехе Рубен Пэн, достав свежевальный нож "Да, шкуру отдам и шкуру сдеру - вот вам мой дележ! Шесть тысяч в Иеддо я везу товаров меховых, А божий закон и людской закон - не северней сороковых! Ступайте с миром в пустые моря - нечего было лезть! За вас, так и быть, буду котиков брать, сколько их ни на есть".
Затворы щелкнули в ответ, пальцы легли на курки Но складками добрый пополз туман на безжалостные зрачки. По невидимой цели гремел огонь, схватка была слепа, Не птичьей дробью котиков бьют - от бортов летела щепа. Свинцовый туман нависал пластом, тяжелела его синева Но на "Балтике" было убито три и на "Штральзунде" два. Увидишь, как, где скрылся враг, коль не видно собственных рук? Но, услышав стон, угадав, где он, били они на звук. Кто Господа звал, кто Господа клял, кто Деву, кто черта молил Но из тумана удар наугад обоих навек мирил. На взводе ухо, на взводе глаз, рот скважиной на лице, Дуло на борт, ноги в упор, чтобы не сбить прицел. А когда затихала пальба на миг - руль скрипел в тишине, И каждый думал "Если вздохну - первая пуля мне". И вот они услыхали хрип - он шел, туман скребя, То насмерть раненный Рубен Пэн оплакивал себя.
"Прилив пройдет сквозь Фанди Рейс, проплещет налегке, А я не пройду, не увижу следов на темном сыром песке. И не увижу я волны, и тралеров, тронутых ей, И не увижу в проливе огней на мачтах кораблей. Гибель мою в морском бою, увы, я нынче нашел, Но есть божий закон и людской закон, и вздернут тебя, Том Холл!"
Том Холл стоял, опершись на брус: "Ты сам твердить привык: Божий закон и людской закон - не северней сороковых! Предстань теперь пред божий суд - тебе и это честь! А я утешу твоих вдов, сколько их ни на есть".
Но заговоренное ружье вслепую со "Штральзунда" бьет, И сквозь мутный туман разрывной жакан ударил Тома в живот. И ухватился Том Холл за шкот, и всем телом повис на нем, Уронивши с губ: "Подожди меня, Руб, - нас дьявол зовет вдвоем. Дьявол вместе зовет нас, Руб, на убойное поле зовет, И пред Господом Гнева предстанем мы, как котик-голыш предстает. Ребята, бросьте ружья к чертям, было время счеты свести. Мы отвоевали свое. Дайте нам уйти! Эй, на корме, прекратить огонь! "Балтика", задний ход! Все вы подряд отправитесь в ад, но мы с Рубом пройдем вперед!"
Качались суда, струилась вода, клубился туманный кров, И было слышно, как капала кровь, но не было слышно слов. И было слышно, как борта терлись шов о шов, Скула к скуле во влажной мгле, но не было слышно слов. Испуская дух, крикнул Рубен Пэн: "Затем ли я тридцать лет Море пахал, чтобы встретить смерть во мгле, где просвета нет? Проклятье той работе морской, что мне давала хлеб,Я смерть вместо хлеба от моря беру, но зачем же конец мой слеп? Чертов туман! Хоть бы ветер дохнул сдуть у меня с груди Облачный пар, чтобы я сумел увидеть синь впереди!"
И добрый туман отозвался на крик: как парус, лопнул по шву, И открылись котики на камнях и солнечный блеск на плаву. Из серебряной мглы шли стальные валы на серый уклон песков, И туману вслед в наставший свет три команды бледнели с бортов. И красной радугой била кровь, пузырясь по палубам вширь, И золото гильз среди мертвецов стучало о планширь, И качка едва ворочала тяжесть недвижных тел,И увидели вдруг дела своих рук все, как им бог велел.
Легкий бриз в парусах повис между высоких рей, Но никто не стоял там, где штурвал, легли три судна в дрейф. И Рубен в последний раз захрипел хрипом уже чужим. "Уже отошел? - спросил Том Холл. - Пора и мне за ним". Глаза налились свинцовым сном и по дальнему дому тоской, И он твердил, как твердят в бреду, зажимая рану рукой:
"Западный ветер, недобрый гость, солнце сдувает в ночь. Красные палубы отмыть, шкуры грузить - и прочь! "Балтика", "Штральзунд" и "Сполох", шкуры делить на троих! Вы увидите землю и Толстый Мыс, но Том не увидит их.
На земле и в морях он погряз в грехах, черен был его путь, Но дело швах, после долгих вахт он хочет лечь и уснуть. Ползти он готов из моря трудов, просоленный до души,На убойное поле ляжет он, куда идут голыши. Плывите на запад, а после на юг - не я штурвал кручу! И пусть есиварские девки за Тома поставят свечу. И пусть не привяжут мне груз к ногам, не бросят тонуть в волнах На отмели заройте меня, как Беринга, в песках. А рядом пусть ляжет Рубен Пэн - он честно дрался, ей-ей, И нас оставьте поговорить о грехах наших прошлых дней!.."
Ход наугад, лот вперехват, без солнца в небесах.
Из тьмы во тьму, по одному, как Беринг - на парусах.
Путь будет прост лишь при свете звезд для опытных пловцов:
С норда на вест, где Западный Крест, и курс на Близнецов.
Свет этих вех ясен для всех, а браконьерам вдвойне
В пору, когда секачи ведут стаю среди камней.
В небо торос, брызги до звезд, черных китов плеск,
Котик ревет - сумерки рвет, кроет ледовый треск.
Мчит ураган, и снежный буран воет русской пургой
Георгий Святой с одной стороны и Павел Святой - с другой!
Так в шквалах плывет охотничий флот вдали от берегов,
Где браконьеры из года в год идут на опасный лов.
А в Иокогаме сквозь чад твердят,
сквозь водочный дух вслух
Про скрытый бой у скрытых скал,
Где шел "Сполох" и "Балтику" гнал,
а "Штральзунд" стоял против двух.
МИРОВАЯ С МЕДВЕДЕМ Перевод А. Оношкович-Яцына
Ежегодно, схватив винтовки, белые люди идут Маттианским проходом в долины поохотиться там и тут. Ежегодно сопровождает беспечных белых людей Матун, ужасный нищий, забинтованный до бровей.
Беззубый, безгубый, безносый, с разбитой речью, без глаз, Прося у ворот подаянье, бормочет он свой рассказ Снова и снова все то же с утра до глубокой тьмы: "Не заключайте мировой с Медведем, что ходит, как мы".
"Кремень был в моей винтовке, был порох насыпая в ствол Когда я шел на медведя, на Адам-зада я шел. Был последним мой взгляд на деревья, был последним на снег мой взгляд, Когда я шел на медведя полвека тому назад.
Я знал его время и пору, он - мой; и дерзок, и смел, Он ночью в маисовом поле мой хлеб преспокойно ел. Я знал его хитрость и силу, он - мой; и тихонько брал Овец из моей овчарни, пока я крепко спал.
Из каменной пещеры, где гордых сосен ряд, Тяжелый от обеда, бежал медведь Адам-зад, Ворча, рыча, бушуя, вдоль голых диких скал. Два перехода на север - и я его догнал.