РУМИЙСКАЯ КРАСАВИЦА
Лишь сандаловый с рассветом взвился прах, В цвет сандаловый облекся утром шах, И из башни бирюзовой наконец Он направился в сандаловый дворец. Там красавицей румийскою вино, Словно гурией, ему поднесено, И пока не стало на небе темно Веселило сердце шахское оно. Только сфера цвета кохля, встав из океана, Перлами наполнила пасть Левиафана, Ту, которая в прекрасном Руме расцвела, Попросил Бехрам, чтоб с сердца пыль она смела. Юная княжна морщинки согнала с чела И из финика источник сладкий извлекла. Молвила: "О! дух вселенной жив душой твоей! Ты из падишахов высший, сильный царь царей! Больше, чем песка в пустыне и воды в морях, Дней счастливых милой жизни - да получит шах! Ты, как солнце, свет даруешь, троны раздаешь. Я боюсь, что для рассказа слог мой нехорош. Все же, если сердцу шаха надобна утеха И шафрана съесть сегодня хочет он для смеха, Я раскрою свиток - пусть он писан вкривь и вкось, Может быть, развеселится мой прекрасный гость. Может быть, ему по вкусу быль моя придется, И запомнится, и в сердце долго не сотрется". Завершила славословье юная луна, И поцеловала руку шахову она.
СКАЗКА
Двое юношей, покинув как-то город свой, По делам торговым в город двинулись иной. Первый звался - Хейр, что значит - Правда.
А другой Шерр, что значит - Кривда. Каждый в жизни шел
стезей, С именем своим согласной. Путь их был далек. Хейр в пути свои припасы ел, а Шерр берег. Так, идя, они вступили через два-три дня В знойную пустыню, словно в полную огня Печь огромную, где бронза, словно мягкий воск, Плавилась, вскипал от зноя пышущего мозг. Ветер северный самумом щеки обжигал. Не было воды в пустыне, - Шерр об этом знал. Он водой бурдюк наполнил. Только не видал Хейр того, а Шерр, как жемчуг, воду охранял. Хейр пустыней шел беспечно и не ждал беды. И не знал он, что в пустыне этой нет воды. Он в ловушку, как в колодец высохший, попал. День седьмой уже дороги трудной наступал. Кончилась вода у Хейра. А у Шерра был Мех воды, что он от взглядов друга утаил. Видел Хейр, что Шерр коварный, полный водоем У себя воды скрывая, пьет ее тайком, Как благоухающее светлое вино. Он, хотя сгорал, палимый жаждою давно, Губы до крови зубами начинал кусать, Чтоб язык от недостойной просьбы удержать. Так терзался Хейр, когда он на воду глядел, Что, как трут, от страшной жажды иссыхал и тлел. Два прекрасных чистых лала он имел с собой. Зренье их вода ласкала блеском и игрой, Так сияла ярко влага, в лал заключена. Но была усладой взгляда, а не уст она. Вынул Хейр свои рубины, Шерру предложил, На песок, впитавший воды, камни положил. "Я от жажды умираю, - молвил, - от беды Отведи! Залей мой пламень, дай глоток воды. Естество мое водою чистой освежи, А взамен - мои рубины в пояс положи!" А жестокий Шерр - да грянет божий гром над ним! Развернул пред Хейром свиток с именем своим. Он сказал: "Из камня воду выжать не трудись, И, как я, от обольщений ты освободись. Без свидетелей рубины ты мне хочешь дать, Чтобы в городе на людях у меня отнять? Я не глуп! Я на приманку не пойду. Я, как див, кого угодно сам в обман введу. Сотни хитростей, хитрее в сто раз, чем твоя, Над хитрейшими когда-то сам проделал я. Мне такие самоцветы не накладно взять, Коих ты не сможешь позже у меня отнять!" "Молви, что за самоцветы? - Хейр его спросил. Чтоб я за воду скорее их тебе вручил!" "Это пара самоцветов зренья твоего! Шерр сказал. - Их нет ценнее в мире ничего. Дай глаза мне и водою жар свой охлади. Если ж нет, - от сладкой влаги взгляды отведи. И не жди! Не дам ни капли!" Хейр сказал: "Земляк! Неужель меня на муки и на вечный мрак За глоток воды осудишь? Сладостна вода Жаждущим! - зачем же очи вырывать тогда? Ты счастливее не станешь, я же, свет очей Потеряв, несчастным буду до скончанья дней. О, продай за деньги воду! Всю казну мою, В том расписку дам, тебе я здесь передаю И такою сделкой счастлив буду весь свой век. Дай воды, - глаза оставь мне, добрый человек!" Шерр сказал: "Я эти басни слышал не однажды, И немало их в запасе у томимых жаждой. Мне глаза нужны! Что толку мне в твоей казне? Для меня глаза рубинов выше по цене!" Растерялся Хейр и понял, что он здесь умрет, Что из огненной пустыни ног не унесет. Он взглянул на мех с водою, сердца не сдержал И, вздохнув, промолвил Шерру: "Встань, возьми
кинжал, Огнецветные зеницы сталью проколи! И за них огонь мой влагой сладкой утоли!" Молвив так, имел надежду Хейр в душе своей, Что не выколет угрюмый Шерр его очей. Но клинок в руке у Шерра мигом заблестел. Он к измученному жаждой вихрем подлетел, В светочи очей стальное жало он вонзил И не сжалился, и светоч зренья погасил. Сталью дал он двум нарциссам - розы цвет кровавый. Словно вор выламывает лалы из оправы, Яблоки глазные вынул он клинка концом, Но потом не поделился влагой со слепцом. Платье, ценности, пожитки отнял у него И безглазого беднягу бросил одного. Понял Хейр, что вероломным Шерром брошен он. Жженьем ран палим и жаждой, наг, окровавлен, Он упал на раскаленный огненный песок. Хорошо еще, что видеть он себя не мог. Некий из старейшин курдских, знатный муж, тогда От него неподалеку гнал свои стада. Без числа у курда было доброго скота. Кони - вихрь, верблюды - чудо, овцы - красота! Курд, как ветер, друг равнины, легкий странник гор. Он блуждает по пустыням, любит их простор. Место, где трава и воды есть, облюбовал И на месте том недолгий делает привал. А съедят траву и воду выпьют наконец, Дальше гонит он верблюдов, коней и овец. Этот курд случайно, за два дня до злодеянья, Там, как лев расправить когти, возымел желанье. Дивной красоты имел он молодую дочь. Родинка у ней - индиец, очи - словно ночь. У отца родного в неге дева возросла, Под палящим небом степи розой расцвела. Как тяжелые канаты, за собой влекла Косы цвета воронова черного крыла. Как фиалки, по ланитам кудри распустила, Золотым, румяным ликом, как луна, светила. Чародейским блеском взгляда души обжигала. Силой взгляда - оболыценья рока побеждала. Те, что в сети вавилонских чар ее попали, Сразу примирялись с тем, что их околдовали. Черноту в кудрях у девы полночь обрела. А луна у лика девы свет взаймы брала. Вот она кувшин с высоким горлышком взяла, К потаенному колодцу за водой пошла. Доверху кувшин скудельный налила водой, На плечо его поставив, понесла домой. И внезапно услыхала стоны вдалеке. И пошла и увидала Хейра на песке, Весь в крови, в пыли лежал он, раной истомлен, И стонал от жгучей боли, и метался он, Бил руками и ногами оземь, умолял Бога, чтоб от мук избавил, смерть скорей послал. И, беспечная, беспечность мигом позабыла, К раненому подбежала быстро и спросила: "Горе! Как сюда попал ты? Кто ты - объяви, Здесь без помощи лежащий, весь в пыли, в крови? Кто насилие такое над тобой свершнл? Молви, кто тебя коварством адским сокрушил?" Хейр сказал: "Земная ль, с неба ль ты - не знаю я; Повесть необыкновенна и длинна моя. Умираю я от жажды, зноем я спален: Коль не дашь воды - я умер; напоишь - спасен". И ключом спасенья стала дева для него. Чистой влагой оживила Хейра естество. Освеженный, ободренный, как живую воду, Воскрешающую мертвых, - он простую воду Пил благоговейно. Ожил в нем увядший дух Тем был счастлив и случайный мученика друг. Из орбит глаза злодеем вырванные - вновь Дева в гнезда их вложила; хоть покрыла кровь Их белки и туз их белый рделся, как порфир, Цел был яблоки глазные облекавший жир. И, глаза вложив в глазницы, дева наложила Чистую на них повязку. И достало силы У него подняться с места с помощью своей Избавительницы милой и пойти за ней. Жалостливая - страдальца за руки взяла И, поводырем слепому ставши, повела К месту, где шатер отцовский, словно снег, сиял Посреди песков и голых раскаленных скал. И рабе, которой было все доверить можно, Поручив слепца, сказала: "Нянька! осторожно Чтоб ему не стало хуже - гостя доведи До шатра!" И побежала быстро впереди. И, войдя в шатер прохладный, к матери своей, Все, чему была свидетель, рассказала ей. Мать воскликнула: "Зачем же ты с собой его Не взяла? Ведь там загубит зной дневной его! Здесь же для него нашлось бы средство, может быть, Мы б несчастному сумели муки облегчить!" Девушка сказала: "Мама, если не умрет У порога он, то скоро он сюда придет. Я его и напоила, и с собой взяла". Тут в опочивальню нянька юношу ввела. Усадили на подушки гостя, обласкали, И бараньего жаркого, и похлебки дали. Жаждой, ранами и зноем изнуренный, он, Голод утолив, невольно погрузился в сон. Из степей хозяин прибыл вечером домой, Необычную увидел вещь перед собой. Он устал, проголодался долгим жарким днем, Но при виде раненого желчь вскипела в нем. Словно мертвый, незнакомец перед ним лежал. Курд спросил: "Отколь несчастный этот к нам попал? Где, зачем и кем изранен он так тяжело?" Хоть никто не знал, что с гостем их произошло, Но поспешно рассказали, что его нашли С вырезанными глазами, одного, вдали От жилья, в пустыне знойной. И сказал тогда Сострадательный хозяин: "Может быть, беда Поправима, если целы оболочки глаз. Дерево одно я видел невдали от нас. Надо лишь немного листьев с дерева сорвать, Растереть те листья в ступке, сок из них отжать. Надо место свежей раны смазать этим соком, И слепое око снова станет зрячим оком. Там, где воду нам дающий ключ холодный бьет,Это чудодейственное дерево растет. Освежает мысли сладкий дух его ветвей, Ствол могучий раздвоился у его корней; Врозь расходятся широко два ствола его, Свежие, как платья гурий, листья одного Возвращают зренье людям, горькой слепотой Пораженным. А соседний ствол покрыт листвой Светлой, как вода живая. Он смиряет корчи У страдающих падучей и хранит от порчи". Только эту весть от курда дочка услыхала, Со слезами на колени пред отцом упала, Умоляя, чтоб лекарство сделал он скорей. Тронут был отец мольбами дочери своей; К дереву пошел и вскоре листьев горсть принос, Чтоб от глаз любимой дочки воду горьких слез Отвести, а воду мрака вечного - от глаз Юноши. И молодая дева в тот же час Листья сочные со тщаньем в ступке измельчила, Осторожно, без осадка, сок их отцедила. Юноше в глаза пустила чудодейный сок. Крепко чистый повязала на глаза платок. Тот бальзам страдальцу раны, словно пламя, жег. Лишь под утро боль утихла, и больной прилег. Так пять дней бальзам держали на его глазах И повязку не меняли на его глазах. И настал снимать повязку час на пятый день. А когда лекарство смыли с глаз на пятый день, Видят: чудо! Очи Хейра вновь живыми стали. Стал безглазый снова зрячим, зорким, как вначале. С ликованием зеницы юноши раскрылись, Словно два нарцисса ранним утром распустились. А давно ль с быком, вертящим жернов, схож он был! Горячо хозяев милых он благодарил. И с мгновенья, как открыл он зрячие зеницы, Мать и дочь сердца открыли, но закрыли лица. Дочка курда полюбила гостя своего От забот о нем, от страхов многих за него. Кипарис раскрыл нарциссы вновь рожденных глаз, И сокровищница сердца в деве отперлась. Сострадая, полюбила гоношу она, А прозрел - и вовсе стала сердцем не вольна. Гость же для благодарений слов не находил, И за многие заботы деву полюбил. И хоть никогда не видел он лица ее, Но пришельцу раскрывалась вся краса ее В легком шаге, стройном стане и в очах ее, Блещущих сквозь покрывало, и в речах ее, Сладких - к гостю обращенных... Ласка рук ее Часто гостю доставалась. Новый друг ее Был прикован к ней могучей властью первой страсти. Дева - к гостю приковалась, - это ли не счастье? Что ни утро - Хейр хозяйский покидал порог. Он заботливо и мудро курда скот берег. Зверя хищного от стада отгонять умел. Ввечеру овец несчетных в гурт собрать умел. Курд, почуяв облегченье от забот, - его Управителем поставил дома своего И добра. И стал он курдам тем родней родни. И взялись допытываться в некий день они, Что с ним было, кем в пустыне был он ослеплен. И от них не скрыл он правды. Им поведал он Все - и доброе и злое, с самого начала: Как у друга покупал он воду за два лала, И о том, как вырвал сталью Шерр алмазы глаз, И, коварно ослепивши, бросил в страшный час Одного его в пустыне и, воды не дав Ни глотка, - ушел, рубины у него украв. Честный курд, лишь только повесть эту услыхал, Как монах перед святыней, в прах лицом упал, Благодарный провиденью, что не погубило Юношу, что цвет весенний в бурю сохранило. Женщины, узнав, что этот ангелоподобный Юноша исчадьем ада мучим был так злобно, Всей душою привязались к гостю своему. Слугам дочь не позволяла услужить ему. Нет! Она сама - ланиты скрыв за покрывало Воду Хейру подавала, а огонь впивала. И пришлец без колебаний отдал сердце ей, Ей - которой был обязан жизнию своей. И когда он утром в степи стадо угонял, Вспоминал о ней с любовью, с грустью вспоминал. Думал он: "Не дружит счастье, вижу я, со мной. Нет, не станет мне такая девушка женой. Беден я, она - богата, совершенств полна. Ей немалая на выкуп надобна казна. Я ж - бедняк, из состраданья в дом был принят ими;