Выбрать главу
И если хочешь знать родное лоно, К которому народ твой приникал, Чтоб выплакать обиды, вылить вопли — И, слушая, тряслись утробы ада, И цепенел, внимая. Сатана, И трескались утесы, — только сердце Врага жесточе скал и Сатаны; —
И если хочешь видеть ту твердыню, Где прадеды укрыли клад любимый, Зеницу ока — Свиток — и спасли; И знать тайник, где сохранился дивно, Как древле чист, могучий дух народа, Не посрамивший в дряхлости и гнете Великолепья юности своей; —
И если хочешь знать старушку-мать, Что, полная любви и милосердья И жалости великой, все рыданья Родимого скитальца приняла И, нежная, вела его шаги; И, возвратясь измучен и поруган, Спешил к ней сын — и, осеня крылами, С его ресниц она свевала слезы И на груди баюкала… —
Ты хочешь, Мой бедный брат, познать их? Загляни В убогую молитвенную школу, Декабрьскою ли ночью без конца, Под зноем ли палящего Таммуза, Днем, на заре или при свете звезд — И, если Бог не смел еще с земли Остаток наш, — неясно, сквозь туман, В тени углов, у темных стен, за печкой Увидишь одинокие колосья, Забытые колосья, тень чего то, Что было и пропало, — ряд голов, Нахмуренных, иссохших: это — дети Изгнания, согбенные ярмом, Пришли забыть страданья за Гемарой, За древними сказаньями — нужду И заглушить псалмом свою заботу… Ничтожная и жалкая картина Для глаз чужих. Но ты почуешь сердцем, Что предстоишь у Дома жизни нашей, У нашего Хранилища души.
И если Божий дух еще не умер В твоей груди, и есть еще утеха, И теплится, прорезывая вспышкой Потемки сердца, вера в лучший день, — То знай, о бедный брат мой: эта искра — Лишь отблеск от великого огня, Лишь уголек, спасенный дивным чудом С великого костра. Его зажгли Твои отцы на жертвеннике вечном — И, может быть, их слезы нас домчали До сей поры, они своей молитвой У Господа нам вымолили жизнь — И, умирая, жить нам завещали, Жить без конца, вовеки!

1898

Одинокая звезда

Звездочка блеснула в ночи непроглядной. Озари, сиротка, путь мой безотрадный!
Не боюсь ни ада, ни ночных видений — Но устал от жизни в скуке вечной тени.
Я — вскормленыш ига, побродяга темный, И отвека нищий, и давно бездомный.
Голод был отец мой, мать моя — чужбина… Бедность и скитанье не страшат их сына;
Но боюсь до крика, до безумной боли — Жизни без надежды, без огня и доли,
Жизни без надежды, затхлой, топкой, грязной, Мертвенно-свинцовой, жалко-безобразной —
Жизни пса, что рвется на цепи, голодный, — О, проклятье жизни, жизни безысходной!
Озари же дух мой, опаленный срамом Блуда по чужбинам и по чуждым храмам;
И свети мне долго — я мой путь измерю: Может быть, я встану, может быть, поверю…
Долго ли продлится ночь моя — не знаю, Мраку и скитанью все не видно краю, —
Пусть же, подымая взор из тьмы кромешной, Твой привет я встречу ласково-утешный.
Не до дна, не все же выплаканы слезы: Я вспою остатком цвет последней грезы.
В сердце не дотлела искорка былая — Пусть же снова вспыхнет, пламенем пылая.
Еще сила бьется где-то там глубоко — Пусть же вcя прольется в битве против Рока!

1899

Эти жадные очи с дразнящими зовами взгляда…

Эти жадные очи с дразнящими зовами взгляда, Эти алчные губы, влекущие дрожью желаний, Эти перси твои — покорителя ждущие лани, — Тайны скрытой красы, что горят ненасытностью ада;
Эта роскошь твоей наготы, эта жгучая сила, Эта пышная плоть, напоенная негой и страстью, Все, что жадно я пил, отдаваясь безумному счастью, — О, когда бы ты знала, как все мне, как все опостыло!
Был я чист, не касалася буря души безмятежной — Ты пришла и влила в мое сердце отраву тревоги, И тебе, не жалея, безумно я бросил под ноги Мир души, свежесть сердца, все ландыши юности нежной.