Выбрать главу

Баха Ахмедов читает стихи на поэтическом вечере в музее Есенина, март 2010.

И только на творческой встрече с автором книги в Государственном литературном музее Сергея Есенина в Ташкенте собравшиеся поклонники художественного слова узнали, что в этом интригующем словосочетании состоит творческое кредо талантливого поэта. Он расшифровал его в своих стихах:

«Моя поэзия — молчанье. Моя свобода — черновик. Пусть грусть в окно стучит ночами И застревает в горле крик. Я ухожу от искушений Определять словами суть. Я лишь рисую свет и тени, И где-то между — Млечный Путь».

По образованию Бах Ахмедов, пошедший по стопам отца, физик. В прозаическом эссе «Молчание шара», замыкающем стихотворную книгу, известные нам со школьной скамьи геометрические фигуры — цилиндр, куб, конус, шар и пирамида — спорят о степени своего совершенства. Победителем из спора, несмотря на свое молчание, выходит шар. Он молчит, но он знает о «своём совершенстве, которое по иронии геометрии, стало его наказанием и самым большим несовершенством в этой несовершенной Вселенной несовершенных фигур».

Эта философская притча таит в себе отголосок далёкого платоновского идеалистического проекта о государственном устройстве, стабильном общественном строе, основанном на справедливости, возможности точного знания, на поиске единого и всеобщего многообразия явлений.

Книга Баха Ахмедова представляется такой вселенной, или поэтическим пространством, в котором «единственностью лирической стихии» (Б. Пастернак) объединены разные эпохи и темы. «Письмо из Древнего Рима» о нашествии варваров перекликается с актуальными проблемами неузнаваемо меняющихся современных городов и отчуждения людей под прессингом глобальной унификации. «Иероглиф судьбы чёрной тушью на тонкой бумаге» и «монах, улыбаясь, глядит на ночную долину» — эти детали поэт подмечает в картине средневекового китайского мастера, чтобы сделать неожиданный вывод:

«Иероглиф судьбы, но прозрачна картина, как воздух, Чтобы свет нам дарить и тропинкой вести на вершину».

Поэт не просто изучает философов нового времени — Кьеркегора, Хайдеггера, Эйнштейна, писателей и поэтов Ренессанса и прошлых столетий — Данте, Шекспира, Пруста, Пастернака, Рильке и других: он ведёт в этом историко-информационном пространстве на равных с ними диалог, который приобретает формы транскультурного и надгосударственного единства. У них и у основателей мировых конфессий он ищет и находит целостные, а иногда и противоречивые ответы на волнующие его экзестинциально значимые вопросы о мире и о себе.

Ташкентского поэта в лабиринте истории, философии и литературы волнуют как раз те вопросы, которые один из почитаемых им философов 20 века Мартин Хайдеггер объединил бы одним понятием: «Ничто». Согласитесь, насколько это странно, на взгляд современного обывателя, заражённого рационализмом товарно-рыночных отношений, и насколько это актуально, с точки зрения понимания нашей жизни, чья суть постоянно ускользает от нас под мощным напором потока пустой информации и модных учений и поветрий.

На протяжении всей книги — а это 128 исповедальных страниц — автор вопрошает и одновременно пытается найти ответ, какое место занимают в этой космологической иерархии божественное и сам человек с его снами, мечтами и одиночеством, которому «больно жить и больно быть извечным приближеньем к вере». В этом тесном духовном и одновременно безграничном пространстве, которое можно было бы обозначить как «Территория любви» (по названию диска Рашида Ахмедова на стихи Баха) обитают разные персонажи, чьи судьбы, поведаны в лаконичной пронзительной стихотворной форме.

Герои книги «Молчание шара» навсегда войдут в сознание читателей даже при первом, самом поверхностном знакомстве с ней и уже не отпустят нас никогда, так осязательно, с потрясающей силой и глубиной «истины каждого мгновенья» (М. Цветаева) поведал о них автор: это хромой сосед-инвалид, незаметно и неожиданно для всех умерший в больнице («Он живым был и умер, как всё живое»); любимая женщина, чей образ в сознании автора «неизбежен» и профиль в нём — «навсегда»; респектабельный доктор Макфил, учёный из Англии, завораживающий нас своей странной двойственностью; «кошка под дождём» (здесь идут явные реминисценции с рассказом Хэмингуэйя); наконец, некий средневековый поэт, читающий крысам «красивый и грустный бред» под крики: «Браво»; «усталые ангелы на кончике иглы» и многие другие персонажи, перенаселившие книгу, включая дождь и снег, «незримое сияние Вселенной» — словом, всё, что одухотворяет нашу жизнь «опытом познания».