[13.09.92]
«А если ты впрямь отпускаешь меня…»
А если ты впрямь отпускаешь меня,
и вольную если уже подписал,
я в доме твоем не останусь ни дня,
меня не найдешь, сколько б ты ни искал.
Как ветер в ладонях, как солнце в горсти,
как песню летящую не удержать.
Забудь на секунду, на миг отпусти —
позволь мне сорваться, исчезнуть, сбежать.
Позволь мне напиться бегучей воды,
позволь по нетоптаным травам пройти,
самой себе радости или беды
отмерить без счета, как годы пути.
Решетка и цепи удержат в узде,
но все же попробуй — запор отвори,
еще я успею поймать на воде
танцующий отблеск вечерней зари.
А если ты впрямь отпускаешь меня,
а если устало махнешь — ну и пусть! —
из лунного света, из синего дня,
из звездного ветра я, может, вернусь.
[16.09.92]
Страна дождя весеннего
и лунного пути,
от серости спасения
мне помоги найти.
Впусти меня из этого,
промозглого насквозь,
испитого, отпетого,
где все дороги врозь.
Из этого скандального,
затертого до дыр,
посмертного, реального,
впусти меня в свой мир.
Мне все равно, что станется
со мною наяву,
Сквозь сны дорога тянется,
сквозь полночь я зову.
Прими меня в объятия
зеленой тишины,
не знающей проклятия,
придуманной страны.
[16.09.92]
Осенний ветер, дуй! Дождя знакомый почерк
на огненной листве изящен, как всегда.
Закрытые глаза наметившихся почек
светлей коры, как в хмарь ушедшая звезда.
Начало и конец в осенней круговерти,
и яркая листва прекрасней, чем весной,
и мокрая трава, как серый саван смерти,
а может быть, судьбы, стоящей за спиной.
И жухнущий ковер костюмом карнавальным
под ноги упадет, как отсвет летних дней.
Заплачет ни о чем — беспечно и печально —
мельчайший серый дождь средь вымокших ветвей.
Спаси от этих слез — порывисто, до боли,
покуда силы есть — осенний ветер, дуй!
Разрыв тяжелых туч звезду найти позволит,
я руку протяну — ярись, лети, колдуй!
Расчисти лунный диск в час моего рожденья,
и донеси в ночи не слово, не приказ
а тонкое, как дым полынный наважденье,
и луч луны, и боль — до горьких светлых глаз.
[8.10.92]
Тебе было пламя — вера,
провидела — неспроста —
мятежного Люцифера.
Ведь он старший брат Христа.
Ты верила, что спасенье
не пряник совсем, а кнут,
что лучшие в поколении
сознательно в ад идут.
Что нет ничего печальней
горящих едва лампад,
а тьма — она изначальней,
и рая прекрасней ад…
[10.10.92]
Я знаю ночное имя,
я знаю, давно ты спишь,
не тронь меня, пусть моими
останутся боль и тишь.
И пальцами ледяными
ищи глубину в других,
я ведаю это имя,
но все же хочу — своих!
Отчаянье или слава,
безвестность или молва,
бескровно или кроваво —
свои я найду слова.
И с призраками седыми
ходить не тебе — стихий
твоих мне открыто имя,
оставь мне мои стихи.
[14.10.92]
Юго-восточный ветер имя принес твое.
Ранена звуком этим, сбита стрелою влет.
Имя — прикосновенье дрогнувший жарко рук.
Света проникновенье в замкнутый круг разлук.
Сквозь прочность камня, сквозь стен опору,
как сквозь щелястый шалаш лесной,
проходит снова — в любую пору —
порыв ветров стороны одной.
Ни холод северный, злой и вьюжный,
ни влажный западный — брат дождей,
ни благодатный капризный южный —
лишь ветер гор, легких вздох степей.
Я просыпаюсь опять от плача,
и в каждой щели — холодный стон.
А дом не знает, что это значит,
бетонно, каменно удивлен.
Ладони складываю я вместе,
и режет пальцы тугой поток.
Скажи, крылатый, какие вести?
Качает флюгер мой — юг-восток.
Но нет вестей, и на миг стихает
полночный ветер, бессонный стон,
и флюгер-ленточка отдыхает,
и холод гонит о прошлом сон.
Насквозь пронзает пространство злое,
и воет вновь, как от боли в щель.
Души осколок моей стрелою
ветра взметнут — и укажут цель.
Ветер мой девяти смертей,
жизней всех девяти,
с юго-востока ли нет вестей
вдоль твоего пути?
В пальцы ты ледяной волной
вложишь касанье — чье?
Дом ночами качая мой,
плачешь или поешь?
Кто так строил безликость стен,
чтобы один лишь ты
брал твердыню бетона в плен,
ветер моей мечты?
Северо-западный дождь прольет,
влагу осенних слез,
к юго-востоку в ночной полет,
зная, что все всерьез…