…Здесь суетятся горожане, ночник желтеет на стене,
Спят дети на одном диване и сказки слушают во сне.
Светает. Хриплый репродуктор завел чухню свою чуть свет.
Портвейн из гниловатых фруктов. И где-то есть пять сигарет.
О, как же шаток, ирреален
И зыбок мир в его дому…
И он отменно не печален,
Хоть нету радости ему.
Речитатив для флейты
1.
В магазине — где дают брюки в полосочку поперек — я купил продольную флейту. Брюки стоят столько же, но они не такие теплые, как флейта. И я учусь играть на флейте. Поверьте, это только так говорят: семь нот. Это семь чувств… Поверьте, первая «до» была еще до слуха, и у кого нет слуха, а есть только слухи, нередко путают ее с нотой «ми», милой нотой осязания мира. Меж осязаньем и слухом — нота «ре», как ревнивое око в ресницах. Здесь вечная нота «фа», как выдох носом: «фа», как фамильярный философ, фарцующий коттоном и Эллингтоном, как выдох носом: фа! — когда чуешь всякое фуфло… Здесь странная нота «соль», чтобы жизнь не казалась сахаром всякому, играющему на флейте. Я трогаю ее языком. Здесь вечная нота «ля», как ля в зале, и ля-ля в кулуарах. Как ля с трибуны, но ля-ля в очереди… Спросите лабуха: где играть шлягер? В ля-ля миноре… Это страшное чувство ля-ля! Оно обжигает мне лицо в кровь, когда я выдыхаю его из отверстой флейты. О, высокая нота «си», чистая нота «си!» Кто способен на чистое «си» — способен на многое.
2.
…Холодно, а кровь
Уже не греет, лишь в печаль,
Лишь в крик, лишь в шепот невзначай
Уходит с выдохом любовь,
Пока учусь играть на флейте.
…Не моя вина: Еще не выпита до дна
Святая эта флейта, но
Уходит с выдохом вино,
Пока учусь играть на флейте…
Слышишь, как это звучит: па-па-рам, па-рам?
Звуки двоятся в ночи по парам, парам…
Лишь сквозняк — со мной в одном ключе —
В ключ свистит, нахохлясь на плече,
Но иссяк мой утомленный ключ
В черной флейте.
Холодно, любовь
Уходит — как сквозь пальцы — звук.
(Кого же я просил: мой друг,
Хоть для страданий, хоть для мук
Мне флейту полную налейте?)
3.
Ах, быть поэтом ветрено и мило,
Пока еще не кончились чернила,
И авторучка ходит на пуантах
Вслед музыке печали и любви,
И образа талантов в аксельбантах
Преследуют с осьмнадцати годов
Всех девочек… Ты к этому готов,
О, мой собрат, ходящий в музыкантах?
Ах, быть поэтом ветрено и мило!
Но ради всех святых, таи,
Что уж давно окончились чернила,
Что флейта рот истерла до крови.
Что флейта? — флейта — продолженье горла.
А в горле — в горле — музыка прогоркла.
Там вопль один протяжный. Ну и что же?
Держи в руках отверстый вопль — до дрожи,
Держи в руках, пока не лопнет кожа —
Все быть должно на музыку похоже.
И даже смерть. Ее споют потом…
А девочкам — в бирюлечках и бантах —
Ты накарябай лопнувшим ногтем,
Что авторучка ходит на пуантах.
И будь поэтом. Ветреным притом.
Письма из города. Гений
Раскрой свое железное крыло
И помавай над сталью и бетоном —
Здесь в недрах гулких, в гаме монотонном,
В холодном эхе долгих анфилад
Родился твой неоперенный брат.
Овей его покатое чело
И осени перстами с перезвоном.
Се — брат твой, Гений! Он, как теплый воск,
Из лона матери сошел на чрево мира.
Здесь будет он оттиснут, как просвира,
Воспримет воск эпохи блеск и лоск,
И мудрость — цвета зрелого сапфира —
Да, мудрость граждан — словно бы сапфир —
Он обоймет и будет мудр, как мир.
Так осеняй, пока не вышел срок —
Не отросло, в пушистых завитушках,
Перо. Он будет возлежать в подушках
Крылом в тюфяк, зубами в потолок.
Он будет хлюпать ночи напролет
Гундосыми слюнявыми слогами,
Он к «лю» и к «ля» диезы подберет
И вытрет стенку квелыми ногами.
Так три пройдет, и тридцать лет пройдет,
И выйдет срок:
Он сопли подберет,
И пустит слюни, и в восторг придет,
Когда войдет — в заштопанном и сиром —
Любовь его и утку поднесет,
И удалится клокотать сортиром…