И первые звуки: глухое за лесом ворчанье.И свежий порыв: шевельнуло на яблоне ветку.И снова – уже ненадолго – молчаньеИ краснокирпичная тьма вместо яркого света.
Пугливо-стремительно падают ласточки ниже.И грозные тучи на запад с востока несутся.И гром громыхает все яростней, злее, все ближеИ падает нА пол со звоном разбитое блюдце.
И сердце в секунду сожмет налетевшая жалость.И трудно понять в первый миг, что же это разбилось?Ах, блюдце!? Какая счастливая малость.Лишь, блюдце. Какая нездешняя милость!
Полустанок
Как хорошо не опоздать,Куда бы ты ни шел.Хоть вдаль бежали поезда,Мне было не до поездов.
Спешили люди на восток,На север и на юг.И шпал смолистый частоколЗакручивался в круг.
И бедный, бедный человекВ заботах и трудахПереходил с ходьбы на бегИ вдаль летел впотьмах.
А я стоял, как врытый столб.А может, я мечтал.Но есть ли в нашей жизни толк,Признаться, я не знал.
Куда мне было сердце детьВ декабрьской темноте?Колесами срезая снег,Состав вперед летел.
Детство
В год моего рожденья был сквознякИ холод был зимы непобедимый.Родители укутывали меня так,Что я остался все-таки живым и невредимым.
Через года, как маленький ростокЧерез асфальт, с трудом я пробивался.Чумазый и голодный мой роток,Помимо корок, мало с чем встречался.
И все-таки, скажу – счастливая пора!Для счастья не нужна была причина.Копеечка, стекляшка да игра,Да в доме брат или другой какой мужчина…
Вот – жизнь страны, вот – жизнь ее детей.Не сходятся, как параллельные Евклида.На кухне коммунальной, меж дверей,Без устали читают Майна Рида.
Пусть трапеза убога и скудна,Погода исключительно ненастна,Жестока, неприветлива страна,Но в детском восприятии – прекрасна.
Старость
К судьбе претензий нет. Поставим точку.Немногочисленным, хвала ее дарам.И каждый новый день – любезная отсрочка.Великодушие, проявленное к нам.
Продвигается дело. Но и жизнь пролетает стрелою.Открываются веки. Но уже закрывается рот.Интересны походка, приветствие, жест человека.И, как правило, вовсе не интересен народ.
* * *
Вот и старость. Две линии меломПрочерчены. Одна вниз уводит, другаяВверх забирает. Бренное телоИстончается. Душа парит и и взлетает.
Мужчина в кожаном пальто
Мужчина в кожаном пальтоОзяб. И потирает уши.Он где-то рядом с парком служит.А в парке выпивает. Граммов сто.
Он пьет один. И друг ему не нужен.Он смотрит пристально на легкий снег…Как короток его остатний век!Как короток и благодушен.Свобода и зима. Таков его конек.А служба? Что ж. На то она и служба.Горит в глазах наивный огонекИ нежность обволакивает душу.
И потому так красен его нос.И так избыточны его надежды.Как мальчик маленький, он не скрывает слезИ кутается в легкую одежду.
Поздняя любовь
Любуюсь на тебя, смотрю.И голова моя кружи́тся.К тебе тянусь, как к журавлюИ мне не надобно синицы.
Я век бы рядышком ходилНебесным светом осиянный.И с тенью бы твоей дружил,А на тебя не строил планы.
Тебе бы слов не говорил.Не беспокоил понапрасну.Умерил бы горячий пыл,Столь неуместный и опасный.
Живи, как ласточка – паря.Всех без разбору одаряя,Моя вечерняя заря,Открыточка моя из рая.
«Задумчив вечер…»
Задумчив вечер.Если долго всматриваться ввысьИ наблюдать, как изменяют формыСкопленья облаков,То обнаружишь,Что не только формы меняются.Но что природа вся –Как-бы живое существо –От светлого покоя переходитК грусти. Затем к печали.И в конце концов – к смятению.Когда ж темнеет более,И радость и тревога проходят.Все вокруг приобретаетОтчетливость, контрастность.Как будто бы перо невидимого каллиграфаТушью рисунок ясный вывело.И взгляд трезвеет.И чувства теряют живость.И долго смотришь в небо просто так.Затем заходишь в дом.В кровать ложишься.И быстро засыпаешь.И спишь без снов.Один.
«Поздняя дороженька…»