* * *
Я вышла в двенадцать часов на крыльцо.
Припудрен был воздух морозной пыльцой.
Светло, словно днем, было всюду;
Писать было можно, читать без труда,
Как будто извергла иная среда
Из недр своих звездную груду.
И мрачные мысли всплывали со дна
Сознания, точно старались сполна
Бессонный занять промежуток.
Угрюм, точно туча, и бледен, как мел,
По небу полуночи ангел летел.
Размах его крыльев был жуток.
* * *
Цепенея, смотрю на чугунный цветок:
Между прутьев вплетен, как в терновый венок,
Принесен из нездешнего сада.
Разделяя на сторону эту и ту,
Проводя между жизнью и смертью черту, —
В бесконечность уходит ограда.
Гонит воды, вскрывая сугробы, весна,
И отходит с трудом от нестрашного сна
Прежней жизни застывшая груда.
За решеткой кладбищенской время течет,
Но в другом направленье, теряя отсчет.
И смотрю я как будто оттуда.
* * *
И это всё? — Волна у ног, песок,
Гортанный голубиный голосок,
Два облака, стоящих в мертвой зоне.
Всей жизни незатейливый сюжет
Из тьмы сомнений вынесен на свет —
Перед тобой лежит как на ладони.
Мне мало ветра, серенькой воды,
В которой отражаются следы
Линялого застиранного неба.
Лед пламени, горячий арбалет —
Все то, чего на этом свете нет,
Теперь для нас насущным стало хлебом.
ЦЕРКОВЬ ВОСКРЕСЕНИЯ НА ДЕБРЕ
Лет четыреста церковь стоит. В глубине — полумрак.
От молитв и от слез прихожан эти стены устали.
Не людей они видят, а тени скользящие, прах.
Хмуры лики святых: потемнели от долгой печали.
Жирный запах елея разлит, словно жидкий сургуч.
Здесь неловко глазеть, а креститься, не веря, — нелепо.
Но раскрыто, как триптих, окно, сбоку — солнечный луч.
Восковая свеча — только слепок луча, грубый слепок.
* * *
Снова строчки приходят… Не стоит писать ни о чем,
если жизнь упорхнет из любого силка птицелова,
не подхватишь, сказав пару фраз, не накроешь сачком,
не удержишь в садке полноценного меткого слова,
ускользнет, утечет ручейком из ладоней твоих,
золотистым отливом, речным ароматом волнуя.
О, как пылки когда-то мы были! Как холоден стих
по сравненью с касанием рук и теплом поцелуя!
* * *
Мы живем с тобой в пустой квартире —
минимум комфорта: стол, кровать;
серенький скворечник смастерили,
чтобы легче было умирать.
Нежным солнцем северным согреты,
вскормлены чувствительной средой…
И не то что просвистели это,
просто все давным-давно не то.
Дармоеды, эмигранты, птицы
(для таких несносны холода),
мы хотим обратно возвратиться,
но, беда, забыли вот — куда.
* * *
Осиротел навек пригород бедный мой,
переменился так… Или же я не та?
Здесь, оставляя мне только любовь и боль,
ржавчина октября выела все цвета.
Зябко. Осенний свет тает, как парафин.
В парке по вечерам вижу порой отца:
куртка мелькнет вдали — в роще рябых осин,
и полетят к земле плоские их сердца.
Он-то умел смотреть сквозь пустоту и мрак.
Помню, что мы всегда спорили горячо.
Кажется, если вдруг резко ускорить шаг —
можно его догнать, можно обнять еще.
НОВОСТРОЙКА
Согласись, в новостройке легко позабыть о прошлом?
Свежей краской пропахли и дом и листва за домом.
Можно вновь подобреть, поглупеть, стать для всех хорошим,
выходить на балкон с сигареткой по пояс голым,
Будто бы и тебя здесь слепили по ходу дела
из остатков раствора, из кашицы придорожной
с добавлением нежности, патоки, чистотела
и вдохнули надежду, с которой теперь возможно,
череду обескровленных замерших лет минуя,
быть довольным вполне, потому что ты есть на свете, —
как бы дали еще один шанс или жизнь иную,
и сопутствует ей юго-западный теплый ветер.