«Медлительной чредой нисходит день осенний…»
Медлительной чредой нисходит день осенний,Медлительно крутит́ ся желтый лист,И день прозрачно свеж, и воздух дивно чист —Душа не избежит невидимого тленья.
Так, каждый день стареется она,И каждый год, как желтый лист кружится,Всё кажется, и помнится, и мнится,Что осень прошлых лет была не так грустна.
«Поэт в изгнаньи и в сомненьи…»
Поэт в изгнаньи и в сомненьиНа перепутьи двух дорог.Ночные гаснут впечатленья,Восход и бледен и далек.
Всё нет в прошедшем указанья,Чего желать, куда идти?И он в сомненьи и в изгнаньиОстановился на пути.
Но уж в очах горят надежды,Едва доступные уму,Что день проснется, вскроет вежды,И даль привидится ему.
Из цикла «Стихи о Прекрасной Даме»
(1901–1902)
«Нет конца лесным тропинкам…»
Нет конца лесным тропинкам.Только встретить до звездыЧуть заметные следы…Внемлет слух лесным былинкам.
Всюду ясная молваОб утраченных и близких…По верхушкам елок низкихПерелетные слова…
Не замечу ль по былинкамПотаенного следа…Вот она – зажглась звезда!Нет конца лесным тропинкам.
«Мы живем в старинной келье…»
Мы живем в старинной кельеУ разлива вод.Здесь весной кипит веселье,И река поет.
Но в предвестие веселий,В день весенних бурьК нам прольется в двери келийСветлая лазурь.
И полны заветной дрожьюДолгожданных лет,Мы помчимся к бездорожьюВ несказа́ʹнный свет.
«Люблю высокие соборы…»
Люблю высокие соборы,Душой смиряясь, посещать,Входить на сумрачные хоры,В толпе поющих исчезать.Боюсь души моей двуликойИ осторожно хоронюСвой образ дьявольский и дикийВ сию священную броню.В своей молитве суевернойИщу защиты у Христа,Но из-под маски лицемернойСмеются лживые уста.И тихо, с измененным ликом,В мерцаньи мертвенном свечей,Бужу я память о ДвуликомВ сердцах молящихся людей.Вот – содрогнулись, смолкли хоры,В смятеньи бросились бежать…Люблю высокие соборы,Душой смиряясь, посещать.
«Там – в улице стоял какой-то дом…»
Там – в улице стоял какой-то дом,И лестница крутая в тьму водила.Там открывалась дверь, звеня стеклом,Свет выбегал – и снова тьма бродила.
Там в сумерках белел дверной навесПод вывеской «Цветы», прикреп́ лен болтом.Там гул шагов терялся и исчезНа лестнице – при свете лампы желтом.
Там наверху окно смотрело вниз,Завешанное неподвижной шторой,И, словно лоб наморщенный, карнизГримасу придавал стене – и взоры…
Там, в сумерках, дрожал в окошках свет,И было пенье, музыка и танцы.А с улицы – ни слов, ни звуков нет, —И только стекол выступали глянцы.
По лестнице над сумрачным дворомМелькала тень, и лампа чуть светила.Вдруг открывалась дверь, звеня стеклом,Свет выбегал, и снова тьма бродила.
«Ужасен холод вечеров…»
Ужасен холод вечеров,Их ветер, бьющийся в тревоге,Несуществующих шаговТревожный шорох на дороге.
Холодная черта зари —Как память близкого недугаИ верный знак, что мы внутриНеразмыкаемого круга.
«Свет в окошке шатался…»
Свет в окошке шатался,В полумраке – один —У подъезда шепталсяС темнотой арлекин.
Был окутанный мглоюБело-красный наряд.Наверху – за стеною —Шутовской маскарад.
Там лицо укрывалиВ разноцветную ложь.Но в руке узнавалиНеизбежную дрожь.
Он – мечом деревяннымНачертал письмена.Восхищенная странным,Потуплялась Она.
Восхищенью не веря,С темнотою – один —У задумчивой двериХохотал арлекин.